Сан-Антонио. ДВА УХА И ХВОСТ. Глава XVII. Нагружаемся


Нет, ты увидишь, милая девочка, насколько это приключение поучительно и остолбестранно. До невероятности.
           Не верь, если хочешь, как говорит Берю, но факи неопровержимы, и не забудь еще об одном, моя нежная: излишний скептицизм порождает одиночество. Чем меньше ты веришь, тем более покинут в этом бедном мире, который становится таким тесным, что вскоре каждому придется стоять на одной ноге.
Пока Мари-Анна колеблется, я звоню на КП спросить у Матиаса, нет ли каких известий от наших бандитствующих собратьев.
Мне отвечает Ахилл, хорошо отжатый своей жеманной центрифугой. Он полон прежней спеси: медный тембр (колокольный), голосовые модуляции трибуна, вслушивающегося в звучание своей болтовни и не приступающего к следующей фразе, пока эхо предыдущей не умрет собственной смертью.
– Где находитесь, что делаете? – спрашивает он.
Похоже, Папаша полагает, что вернулся во времена моей беспрекословности. Мне теперь ежечасно напоминать ему, что отныне именно Сан-Антонио у руля?
– Я там, где должен быть, Ахилл; что дальше?
Облитый ушатом холодной воды, он осознает скромность своего нынешнего положения в группе и умеряет тон на десять пунктов.
– Естественно, мой дорогой, естественно. Ах, что я вам скажу: как только Матиас поведал мне о вашем приключении в клубе Аполлон с мсье Прэнсом, я тотчас же позвонил в Институт судебной медицины, куда транспортировали тело для первичного осмотра. И заключение экспертизы уже готово!
– Остановка сердца, – иронизирую я, как Хирохито в Хиросиме.
– Да.
Старая дубина!
Папаша продолжает.
– Остановка сердца вследствие инъекции стрихнина. Ему ввели иглу в пятку.
Дорогой Ахилл! В пятку!
А я еще насмехался!
Как искупить мне эти гнусные издевки, не испачкав притом штаны вплоть до самых колен?
Прэнс убит!
Все в точности, как я только что объяснил его крале. Короче говоря, я придумал правду. Потрясающе!
Убит! Он! Почти в моем присутствии!
Но сильнее всего я сейчас ощущаю облегчение. Таким образом, он умер не от ультрафиолетовой передозировки. Я совершенно ни при чем в его преждевременной кончине.
– Отлично, хорошая работа, Ахилл, – тараторю я.
Кладу трубку, забыв справиться заодно о наших коллегах.
Образы беспорядочно толкутся в моей памяти. Я снова вижу лысого пузана в раздевалке клуба, нетерпеливо требующего места под солнцем. Это он убийца! Он вошел, когда Прэнс начинал выбираться из аппарата, и вжик! всадил ему злодейский шприц в подошву.
С усилием я возвращаюсь в реальность. Вдова Клито по-прежнему в своем кресле, с невеселым видом.
Берю продолжает шарить по квартире. Он поет, теперь это: Маленький птенчик, сосущий грудь матери. Следом не замедлят Матрасники. Его лиризм бодрит.
– Твой муженек упокоился от укола стрихнина, – говорю я, пристраиваясь на подлокотник ее кресла.
И добавляю:
– Ваши маленькие приятели работают тонко. Сейчас речь идет о том, чтобы действовать быстро, если ты хочешь стоять перед могилой, а не лежать в ней, когда будут закапывать беднягу Прэнса.
Не скупись на мрачное, желая возбудить страх. Посмотри на кинематограф, все время одни и те же шаблонные приемы для обмачивания зрительских трусов: крик в ночи, кладбище под луной, зловещий дом, ставни которого хлопают; не беспокойся, оно работает. Если ты чересчур целомудрен, тебя корежит. Но думаешь, я бы сделал карьеру, пытаясь развлекать только чистыми теплыми апартаментами и словами из лексикона послушных детей? Черта с два! Шпателем, дружище! Мастерком! Накидывай погуще, чтоб держалось! Шмяк, шмяк! Художественная расплывчатость, от нее уже блюют. На Рождественских открытках, в крайнем случае, да, немного туманной дымки, на это готовы пойти. Но они любят тушеное мясо с овощами по-овернски, свинину с картофелем и кислой капустой, тулузское рагу из птицы с бобами, все эти основательные блюда, от которых вспучивается брюхо. Моя литература набивает живот. Она не из этого онанизма в японном стиле: сырая рыба и прочая хренотень, переваренная еще до того, как ее съедят. Я предпочитаю плотность, прощелыги! От которой пукается и рыгается во время поцелуя! Ты можешь выходить без шарфа и стеганой душегрейки. У тебя будет здоровье землекопа, чавк, швырь, шмяк! Так что бери своего карманного Сан-А и прямо в жизнь, малыш, прямо в жизнь…

Ее глаза, что в глубине великий страх таят,
Затягивают, словно в омут, мой случайный взгляд.
И, посчитав, что я не данной клятвы не нарушу,
Она вручает мне свою скукоженную душу.

Исключительно, чтоб посмеяться.
Но это не смешно.
Похоже, не вышло, однако плевать. Двести страниц мне нужно заполнить не закопченным Клоделем и не винегретом из Валери, черт возьми!
Ну да ладно, тут у нас дама начинает колоться. Я подгоняю. Давай настраивай свои мозги, не растекайся. Пошло-поехало. Тебе никогда не застопорить процесс, если я возьмусь газовать.
Да, она в курсе дела в ГДБ. Прэнс там был головой. Это он все скомбинировал. Превосходный организатор. Составил план, собрал команду. Немногочисленную, всего лишь пять человек: Прэнс, Педро, Коротышка Дзан, Когтистый, известный полиции угол, получивший кличку за ногти, как у китайского мандарина, длиной не менее пяти сантиметров, помогающие ему при вскрытии запоров. Своего рода природный инвентарь. И чтобы заполнить комплект, Благочестивый Робер, бывший семинарист, сбросивший рясу. Она мне его описывает. Ничего общего с парнем в пеньюаре из клуба Аполлон.
Дело они провернули без проблем, после тщательной подготовки. Каждый на своем месте, один за всех и все за одного. Прэнс вскоре поделил золото и банкноты, найденные в сейфах. Прочее, все прочее, переправил торговцу, сбывающему  краденное, с которым они законтачили еще до налета. Он был очень осмотрительным, Флавий. Он не хотел рисковать, оставляя какую-либо драгоценность, купчую крепость или иную ценность. Он убедил в том и своих скаутов. Так что передал все это с общего согласия.
– Кому? – спрашиваю я.
Мари-Анна поднимает на меня прекрасные повлажневшие глаза.
– Памятью моего мужчины клянусь, что не знаю. Мне знакомы его подельники, потому что они собирались здесь, но мне ничего не известно о барыге.
– Чего хотел Педро, только что?
– Просто заезжал спросить, когда подгонят бабки за хабар.
По выражению я понимаю, что очаровательница на самом деле плоть от плоти преступного мира, постоянная спутница господ воров, живущих своей более или менее маргинальной жизнью.
– Хорошо, теперь мне нужны координаты залегания Когтистого и Благочестивого Робера, с остальными все в ажуре, они под приглядом…
– Я могу вам дать только телефоны, у Флавия они записаны.
– Этого будет достаточно, – уверяю я.
Мари-Анна встает и идет к полке с аппаратом; поднимает его и показывает мне полоски бумаги, прилепленные к изнанке подставки. Аккуратно отрывает их и наклеивает на листок блокнота.
– Вот, все здесь.
– Спасибо.
Мы покидаем ее, порекомендовав никому не открывать; когда сами вернемся, то стукнем в дверь шесть раз после трех звонков, о’кей?


*          *          *


– Звонили Люретт и Лефанже, – сообщает Матиас. – Самое забавное, что они вместе, поскольку их клиенты, соответственно Педро и Жокей, устроили встречу в одном ресторане в Тернах; они завтракают в компании двух типов, один из которых подходит под описание того субчика, что сопровождал Педро в Бар Трески.
– Это чересчур прекрасно, чтобы быть правдой! – восклицаю я. – Вся банда в одной куче, похоже на сон! Ладно, свяжись с нашими парнями, скажи им, будем брать всех, пусть держатся наготове.
Берю начинает облизываться, как хороший охотничий пес, увидевший, что хозяин снимает ружье с крюка.
– Во что ты собираешься их засунуть? – беспокоится Избыточный.
– Ты о чем?
– Не повезет же каждый своего в одиночку. Они не овцы, нужны еще руки для присмотра.
– О’кей, распоряжусь, чтобы направили фургончик к кабаку.
Звоню директору Фараонии по поводу транспорта для работы.
Он в полуобморочном состоянии, уже посреди Рубикона.
– Сан-Антонио, дорогой друг, явите милость, придите на помощь, эти проклятые американцы, дерьма куски, насели на меня и угрожают всеми мыслимыми бедами! Они желают, чтобы им вернули чемоданчик любой ценой и немедленно.
– Всему свое время, не доставайте меня. Если будут сильно скандалить, посылайте их в обратный зад, скажите, что, в конце концов, им следовало всего лишь не позволять обворовывать себя, как мальчиков из церковного хора, у которых увела общий бумажник вокзальная шлюха!
– Но дело движется?
– Двумя ногами сразу, милейший!
– Вы рассчитываете добиться результата вскоре?
– Даже раньше, спите спокойно!
Я кладу трубку.
– В путь, Толстый. Твой инвентарь при тебе?
Ощупывая свои многоэтажные карманы, он проводит предстартовую проверку mezza-voce* и успокаивает меня длинным и сложным сотрясанием щек, имитирующим шум, производимый утками при обшаривании тины.
– Тогда по машинам!
– Эй! Не так быстро, господа! Не так быстро! – восклицает Ахилл, выходя из студии, куда наведывался к своей залежавшейся дульсинее для подавления повторного восстания в штанах. – Не так быстро господа: я тоже иду!
Замечательно. Если г-н Тревиль желает присоединиться к своим мушкетерам, нельзя, чтобы он от этого испытывал какие-то неудобства.


*          *          *


Издалека можно подумать, что Лефанже ловит форель на течении. Именно с таким видом он стоит, приклеившись плечом к стене, неотрывный взгляд через окно устремлен внутрь кабака. Я представляю его некоей терпеливой ивой, более или менее плакучей, наблюдающей за игрой тайменя в прозрачной воде.
Не моргнув глазом он смотрит на наше приближение.
Я оглядываю ближайшие окрестности и обнаруживаю Жана Люретта, жующего свой каучук за рулем малолитражки, которая старее его матери. Мне остается лишь дождаться фургончика, вытребованного в верхах. Сегодняшний день, поистине, более гармоничен, чем любая вещь из Моцарта: он тут же нарисовывается, ведомый бригадиром Пуалала, факт сам по себе исключительный, поскольку Пуалала приставлен лично к нашему директору.
Он приветствует меня длиннющим гудком, балбес! По пояс вылезши из окна. И в довершении всего, он в форме!
– Куда подавать? – орет на всю улицу этот выдающийся работник.
Я подпрыгиваю и бросаюсь к нему.
– Почему вы не пустили вперед мотоциклетный эскорт и не включили сирену с мигалкой?
Он стушевывается.
– Но господин комиссар, господин директор ничего не говорил об этом.
– Тогда снимите ваше кепи и китель, приткнитесь во втором ряду метрах в десяти отсюда и ждите, когда мы выйдем из ресторана в компании шикарного квартета, повязанного веревками (на бантик)!
– Слушсь, гспдин кмссар! – отвечает он тоном жалким, как пук диаретика**.
Прошу прощения за проскользнувший «пук», но сегодня ветрено и его уже отнесло порывом.
– Ахилл, – говорю я Старику, – вы у нас воплощение класса, так что войдете первым и закажете у метрдотеля столик на четверых. Сделайте это погромче, словно туговаты на ухо, чтобы наши маленькие протеже ничего не заподозрили. Я появлюсь через несколько минут вместе с Берю и Жанно. Вы закричите: «А вот и они!», как хозяин, обрадованный гостям. Встанете и двинетесь нам навстречу. И тут мы все четверо бросимся к столу злоумышленников.
– Слушаюсь, господин комиссар, – отвечает мой бывший патрон, подчиняясь.
Он поправляет шляпу, вытягивает манжеты и скрывается в дверях ресторана.


______________________________________
*Вполголоса (итал.). – Прим. перев.
*Слово до меня не существовало. Но поскольку диабетика все терпят, то почему бы мне не ввести диаретика, а? Извините, что достаю такой мурой, но надо же мне, время от времени, демонстрировать свою эрудицию. С.-А.



Комментариев нет :