Заявившись на КП, я вопрошаю Матиаса взглядом, и он
отвечает мне опусканием ресниц, что да, есть новости.
– Парни звонили?
– Менее часа назад, господин комиссар, – ликует
светловолосый красавец, густо крытый суриком. (Он копается в записывающем
устройстве, подключенном к шарманке).
– Вот разговор, – провозглашает он.
И запускает свою музыку. Я отчетливо различаю наш
звонок; затем бесцветный голос Рыжего:
– Лаборатории Орел или Решка, слушаю.
Голос, явно измененный, заявляет:
– Я бы хотел поговорить с директором.
– Его сейчас нет, а вы из?..
– Когда он будет?
– Ближе к полудню, вероятно. Что-нибудь передать?
– Нет, это личное, я перезвоню.
Щелк.
– Ты мог бы состроить директора из себя, – ворчу я.
Матиас невозмутим.
– Директора лабораторий не отвечают по телефону сами,
полноте, господин комиссар.
– Тоже верно.
– Несомненно, речь о наших гангстерах.
– Несомненно, набивают цену.
– Если только это не какой-нибудь шутник, желающий
привлечь к себе внимание или погреть руки.
– Возможно, но маловероятно. Шутник сразу бы намекнул
на чемоданчик. По крайней мере, как мне кажется.
Дверь открывается перед Лефанже, и здоровый дух
хорошо выдержанной рыбятины заполняет помещение. Одутловатый втягивает носом
обратно добрый сталактит с зеленым наконечником. Он жмет нам лапы, не роняя ни
слова.
– Случается ли тебе одеваться в штатское, хотя бы изредка?
– спрашиваю я с юмором.
Дылда краснеет и теряет немного самости.
– Почему вы у меня об этом спрашиваете, комиссар?
– В своих сапогах и форме цвета высохшей тины ты
слегка походишь на бойца из стройбата; а еще у тебя такой вид, точно ты играешь
в Раболио: сечешь кнутом рыбацкую лодку
на берегах Луары в лучах утренней зари.
Мой «новичок» бормочет:
– Это мой стиль, комиссар.
– Есть новости, Длинный?
– Не те, что вы ждете.
– То есть?
– Парень, у которого вы увели чемоданчик, сбежал из
больницы.
– Калель?
– Да. Еще вчера смотал удочки и затерялся в природе.
Я обмозговываю известие. В конечном счете решаю, что
исчезновение Калеля не очень важно для нас. Я показываю это моим ребятам
фаталистским пожиманием плеч.
– Кроме того?
– Ничего.
– Что у других? – спрашиваю Матиаса.
– Люретт звонил сказать, что жокей не появлялся; он
продолжает его искать.
– У Берю, Пино?
– Пусто.
Лефанже устраивается за маленьким столиком,
предназначенным для секретарши, буде таковая появится. Он достает коробку из
своих карманов и принимается за изготовление майской мушки для нахлыста.
Я смотрю, как его пальцы каменщика превращаются в
пальцы часовщика.
– У тебя нет других планов? – вопрошаю я.
– Я жду, – говорит он.
– Открытия рыболовного сезона?
– Того, что ваши парни объявятся с чемоданчиком.
– Откуда ты знаешь, что они собираются вступить с
нами в контакт?
– Это мне кажется очевидным, комиссар. В данный
момент нужен народ, чтобы пуститься по следу. Помимо записывающего устройства,
думаю, и вы сейчас дежурите на приеме, нет?
– Разумеется, – ворчит Матиас. – Но наши собеседники
не совершат такой оплошности, чтобы оставаться на линии долее трех минут.
И словно чтобы внести в нашу историю элемент рока,
дребезжит шарманка. Матиас быстро снимает трубку.
– Лаборатории Орел или Решка, слушаю.
– Я звонил утром, мне нужен директор.
– По поводу?
– Просто скажите ему, что у меня есть банки, которые
я могу уступить.
– Что у вас есть? – восклицает Матиас, строя из себя придурка,
чтобы потянуть время.
– Банки! Давайте побыстрее, я звоню из-за границы.
– Пойду гляну; вы не назовете своего имени?
– Послушайте, старина, я перезвоню через пару минут,
поставьте в известность вашего большого начальника, и на этот раз пусть меня с
ним свяжут сразу же.
Он резко бросает трубку.
Слышен только легкий шелест, производимый Лефанже,
который занят конструированием своей мушки для обманывания форели.
– Он не превысил трех минут, – сообщает Матиас.
Я и без того знаю, это профессионал!
Наблюдаем, как секундная стрелка обегает циферблат
электрических часов, висящих на стене. Она завершает один оборот, потом второй.
Шарманка снова пускается в звон.
– Это опять я, – уверяет парень своим расслабленным
голосом. – Патрона, живо!
– Оставайтесь на проводе.
Для правдоподобности Матиас перекидывает связь на
аппарат в конференц-зале, но не кладет трубку на своем, поскольку там работает
записывающее устройство.
Я вступаю в разговор.
– Жером Растепай, директор Орел или Решка Интернэшнл,
– произношу я не без напыщенности.
– Привет, Жером! – дерзит собеседник.
– Но, мсье, кто вы? – считаю я уместным слегка
взбрыкнуть.
– Человек, имеющий на продажу четыре банки по хорошей
цене. Этого достаточно?
– Ах, да, понимаю…
Энтузиазм в моем голосе отсутствует намеренно.
Настоящий директор предприятия, столкнувшийся с подобной ситуацией, вел бы себя
именно так.
– Я готов продать их по цене в миллион двести
пятьдесят тысяч, Жером; за штуку, само собой. Пять батонов в общей сложности.
Без торга.
– Да вы не в своем уме! – задушено вскрикиваю я.
– Верно: я сумасшедший.
Он отсоединяется. Я ощущаю себя законченным кретином
с телефонной трубкой в руке. Надо же, кремень! Стальные нервы, апостол. Ставлю
пару портянок против собственных ушей, что он перезвонит не раньше, чем завтра.
Я только что потерял двадцать четыре часа, желая
сыграть получше. Тем хуже.
Мои двое сотрудников смотрят на меня исподтишка:
ползучим взглядом и мигающим оком.
– Не получилось, господин комиссар? – отваживается
Матиас.
– Он позвонит завтра; если я правильно понимаю, он
менжуется.
Объявляется Берю, со сладкой миной, вспухшими губами
и воодушевленным первыми порциями раннего божоле взглядом. Он выряжен
по-княжески: на нем пиджак в огромную кирпично-голубую клетку, желтая рубашка,
зеленый галстук. Для этого создания, в одежде, как, впрочем, и остальном,
довольно небрежного, ношение галстука является константой. Старая традиция,
Унтералиссимус. Офицер полиции без галстука для него – это человек, который
позорит себя и отрекается от уважения, присущего его должности. Его собственный
украшен сияющими маслянистыми ореолами, густо наложившимися один на другой.
– Хорошей схватки, компания! – ревет его луженая глотка.
Он примощается на угол стола и испускает солидный
пшик, затуманивающий толстое стекло, покрывающее поверхность, как дыхание
влюбленной зимнее окошко, когда она поджидает случайное появление своего
кавалера на мопеде.
– Ну, как драчка, разворачивается? – спрашивает
Тучный у присутствующих.
– Скорее бьет копытом, – отвечаю я за всех, – но
неостановимый ход еще не набрала.
Он склоняет голову, чтобы рыгнуть, как разъяренный
зверь, и говорит:
– Думаю, мы с Пино зацепили одного из мужиков,
искавших жокея.
С этого момента наше внимание и уважение ему
обеспечено.
– Что вы сделали, господин Берюрье? – спрашивает
почтительно Лефанже.
– Свою работу, – с достоинством отвечает Толстяк.
Он тянет некоторое время, что играет ему на руку, ибо
увеличивает его авторитет, затем решается:
– Мы с Пинюшом были в Баре Трески. Ждали закрытия, и когда последний клиент ушел, я
взялся за хозяина. Но очень серьезно, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Он демонстрирует нам свой чудовищный кулак, фаланги
которого увенчаны ссадинами.
– Если вам нужно мое мнение, полиция уже совсем не
та, с тех пор как утеряны старые добрые методы. В наши дни допрашивают в
перчатках мужиков, которые знают законы лучше, чем их брехло адвокат. Когда же
объясняешься безо всяких хитростей, люди начинают говорить. И болтают особенно
охотно потому, что утратили привычку получать хорошенько по зубам. Я освежил
хозяину память. После своего третьего сплевывания, он начал себя спрашивать, не
смахивает ли один из субчиков на кое-кого. Когда его шнобель хрустнул, ему
показалось, что в голове всплывает и кликуха. Затем, как только мой знаменитый
крюк справа свернул ему хлебальник, он вспомнил, что Педро торгует воровским
инвентарем. Он увлекается последними новинками, эспаньяр; весь товар мэйд ин
Америка.
– Вы его установили?
– Как на витрине. Он обитает в Асниер, миленький
домик из песчаника с изразцами вокруг окон и садиком, где выращиваются улитки.
Это его бзик – брюхоногие, и он из кожи лезет, выкармливая свой рогатый скот.
Устроил загон для разведения поголовья, в котором и парижский виконт мог бы
жить, настолько тот комфортабельный. Пин остался в засаде перед виллой, потому
как он не такой видный. А я направился прямо сюда – ввести вас в курс.
Усвоив доклад Увесистого, я замечаю:
– Если ваш мсье Огюст покрывал этого типа, почему он
доверил Люретту, что тот искал Коротышку Дзана?
– Ты знаешь, эти трактирщики, якшающиеся с преступным
контингентом, вынуждены лавировать меж тех двух зверинцев. И подают чуть на
восток, чуть на запад, не прижимаясь однако ни туда, ни сюда. Правило их жизни:
букет фараонам, чтоб избежать неприятностей, букет господам уркам, чтоб удержаться
на ногах. И все довольны.
Звонят в дверь.
Матиас отправляется принимать. Это вчерашняя дама,
та, что приходила отжимать Папашу. Милашка в непромокаемом плаще из черного
шелка, косынка от Гермеса повязана вокруг шеи.
Она смущено улыбается.
– Неловко докучать вам, господа, но вчера, во время…
ээ… беседы с Ахиллом, я потеряла одно украшение, которым сильно дорожу.
– Надеюсь, это была не ваша девственность, мэм, –
спешит проявить услужливость Мастодонт. – Если позволите, я помогу вам искать.
Он решительно ведет гостью в студию наслаждений.
– Думаю, мы совсем скоро услышим звук пары пощечин, –
шутит Лефанже.
– Не наверняка, – говорю я. – Берюрье создание
настолько загадочное…
Наш молодой рекрут ржет и кладет свою майскую мушку,
более правдоподобную, чем настоящая, в коробочку, первоначально предназначенную
для леденцов Вальда.
Я поздравляю себя с результатом, достигнутым дуэтом
Берю-Пинюш. Это просто, как яйцо вкрутую, и не садится при стирке.
– Как только Толстый вернется, возьмешь у него адрес
амиго Педро и отправишься сменить Пино. Хочу, чтобы ты последил за прохвостом и
отметил все его действия и жесты. Возьми с собой уоки-токи и держи связь с
Матиасом.
– Я не подведу, господин комиссар.
Шарманка дребезжит. Матиас поднимает трубку, и я вижу,
как он омрачается.
– Передаю ему, господин директор.
Черт, Багроволицый, продолжающий трепать мне нервы!
Вернусь в Елисейский дворец и устрою ему пенсию, если он не оставит меня в
покое!
Я рявкаю в аппарат:
– Мы в самом разгаре работы. Что там еще?
Тот разве что не заикается от робости:
– Просто хочу сообщить, что американская делегация
прибудет за чемоданчиком раньше, чем предполагалось, дорогой Сан-Антонио.
– Ну и что? Какое мне до того дело?
– Но я… я хотел бы знать…
– Хотели бы знать что?
В этот момент до нас доносится громкий крик из
соседней комнаты. Трезубовый крик, в смысле, когда вилами в брюхо, как
выражается Толстый.
– О! нет! Нет! Пощадите, сударь! Я вас заклинаю. Вы
слишком здоровый. Чересчур большой для меня. Я не смогу вас принять!
И голос (я не осмеливаюсь сказать «орган», учитывая
обстоятельства) Берю:
– Расслабьтесь, моя девочка. Я за вас возьмусь не
всерьез, лишь обозначу прохождение штурмовой полосы.
– Алло! – не отстает Краснющий.
– Да? – отвечаю я невозмутимо.
– Мне показалось, у вас там кричат.
– Проехали, – говорю. – Что еще?
Он уступает; голос его сочится тоскливым
беспокойством.
– Что мне сказать американцам, мой очень дорогой
Сан-Антонио?
– Правду, – вздыхаю я, – всю правду и ничего кроме
правды! – Это самый лучший совет, который я могу вам дать.
И кладу трубку.
На полосе приступают к прохождению. С мещаночкой,
надеюсь, все обойдется. Но настоящая поджигательница должна уметь проявить
стоицизм, когда надо. В конечном счете, она расстанется со своей девственностью
во второй раз, что дано далеко не всем! С праздником, мадам!
Я не жду завершения спектакля.
– Расскажете потом, – говорю своим людям. – Это может
затянуться; в исключительных случаях Берю проводит утро и вечер в одном и том
же сеансе.
Комментариев нет :
Отправить комментарий