И тут события начинают развиваться стремительно.
Бывают дни, когда время ведет себя так, точно у тебя уже
взят билет на вечерний поезд – существование уплотняется и ускоряется. Как
отнесешься к тому, что через час после беседы с Люреттом меня принимает
президент? Феноменальный бросок удачи: я попадаю как раз на моего дружка Анена,
который занят тем, что рассказывает ему свою историю о льве, пока тот принимает
ножную ванну с горчицей. Личный секретарь отпросился в отхожее место, и трубку
снимает именно Роже. Счастливый случай, нет? И даже стечение обстоятельств.
Судьба иногда измысливает совсем уж неправдоподобные ходы, словно желая побить
нас, фантазеров, на нашей же территории.
Я объясняю Роже, что произошла монументальная
глупость. При малейшем неверном действии часть населения рискует отбросить
копыта. Я настоятельно домогаюсь десятиминутной беседы с императором всех
французов. Роже передает прошение и объявляет мне, что я должен в темпе мчаться
в Елисейский дворец.
Мне не нужно повторять!
Лечу!
Взвиваюсь!
Ожидаю. Впускаюсь.
Пуф! Я простираюсь ниц. Император, великодушный,
велит поднять своего служивого Дюгесклена.
Он задумчив, взгляд бродит по траченным молью голубым
контурам Вогезов, низкий двубортный пиджак, на губах еще остаток улыбки от
шутки Роже, смысл которой в следующем: некий бывший военный колониальных войск
делится воспоминаниями с аудиторией старых светских барынь. Он рассказывает,
как однажды в саванне оказался нос к носу с огромным львом. Зверюга идет на
него, выпустив когти. Вояка срывает с плеча свой винчестер и стреляет. Оружие
заедает, лев продолжает надвигаться. Офицер выхватывает пистолет. Щелк! Увы,
пистолет не заряжен. Лев испускает потрясающий рык, который повествователь
имитирует (и этим криком Анен с его грудной клеткой мебельного грузчика
заставляет подпрыгнуть слушателей). Испустив рык, сказитель умолкает. Его
поторапливают. «Дальше, дальше», – требует маркиза. Отставной офицер бурчит:
«Ну вот, я обделался». Минута замешательства. Смущенные покашливания.
Сострадательная маркиза бормочет: «Естественно, ввиду такой ужасной опасности,
очень по-человечески было допустить эту… ммм… досадную оплошность». Но старый
герой сконфуженно винится: «Да нет, это сейчас, изображая «Арррг!», я наложил в
штаны». Перед рассказом Роже, бьюсь об заклад, невозможно устоять. Даже
президент Людовик Мермаз, несмотря на суровую мину, хохотал, как он сам
признался однажды, когда мы совместно принимали по рюмочке в нашем Нижнем
Дофине. Роже – это лев, всем львам лев. Я всегда узнаю его рявканье даже в
хоре, как, например, в одной забегаловке Брюсселя, где местная пивная
шатия-братия взахлеб драла глотку. И месяц спустя в Риме, на виа Венетто, когда
мы с ним снова случайно столкнулись. Издалека я крикнул: «Расскажи мне о льве».
И он начал один посреди улицы. Собравшиеся вокруг римляне и римлянки смотрели
на него и ржали. И когда он взревел, толпа отпрыгнула.
Немного запахло цирковыми играми в Колизее. Мы,
грустные, жадны до таких моментов; нужно смеяться, чтобы тебе поверили. Я уже
рассказал историю со львом, но я расскажу ее как-нибудь еще, поскольку она
следует как раз за «шерстью в носу» в порядке искреннего смеха, как говорят мои
галльские приятели. Стоит лишь только представить себе старого колониста с
переполненными дерьмом штанами в салоне маркизы, как на короткое мгновение
забываешь о смерти. Что уже совсем не мало, разве нет?
И вот губы дорого короля Франции, еще кривятся от
совсем недавнего смеха. Он позволяет мне говорить жестом руки, исполненным
такого благородства, что спрашивается, с чего он вдруг потащит розы, вместо
геральдической лилии в Пантеон, когда ему придет быть президентом?
Я говорю. Повествую о деликатной миссии по поиску
чемоданчика, уведенного у америкосов. О моей в высшей степени дьявольской
хитрости для его ненавязчивого возвращения, как будто ничего не произошло, ни
слухом, ни духом: просто сгорело себе все дотла. Затруднения ответственных по
поводу, куда его засунуть, пока парни из ЦРУ не пришлют кого-нибудь забрать
экстракт смерти.
Президент тяжко вздыхает.
– Что в нем содержится?
Он начинает семафорить глазом, поскольку шальной
лучик солнца пробивается сквозь дождь и проникает в окно, заливая августейшее
лицо августейшей особы.
Роже замечает солнечную дерзость и поворачивает
кресло главы государства на несколько градусов вокруг своей оси, чтобы он
больше не щурился.
Я объясняю президенту, что речь идет об образцах
вируса сверхбыстрого распространения, вызывающего у пораженных сон, а затем
смерть со скоропостижным погашением долгов, как говорит Берю. Согласно
прикидкам, сообщенным нам конфиденциально, одна единственная открытая банка
повлечет смерть многих тысяч людей, прежде чем удастся справиться с бедствием.
И то для этого нужно иметь возможность провести прививку всего населения. Но
вакцина еще только в экспериментальной стадии. Поэтому штатники, желая выиграть
время, и обратились к нам, когда узнали, что банда, завладевшая банками из-под варенья,
базируется во Франции.
Президент слушает, с виду не особо затронутый. В
какой-то момент, когда я прерываюсь, августейший принимается мурлыкать
бархатным голосом, который я, кажется, узнаю: «К себе домой заходит он,
Наполеон, Наполеон…»
Роже говорит ему: «Тсс, тсс», призывая к порядку;
слухи и так уже вовсю шу-шу-шу про то, что… Тебе известно? Будто бы он вовсе не
он, а Тино. Хочу сказать, я знавал Тино, у него точно было родимое пятно вот
здесь, видишь?. И еще одно вон там… Но пластическая хирургия сделала свое дело
в конечном счете. И живем в такие странные времена. Если рассказать народу всю
правду, резко возрастет число сердечных приступов.
Момент пробуксовки проходит. И Прославленный поверх
губы интересуется:
– Вам, стало быть, надо вернуть этот чемоданчик, если
я правильно понял?
И добавляет совсем тихо, про себя, с мелодичным
придыханием: «Ах, Маринелла, останься еще, чтоб горячо до самой зари петь эту
румбу любви».
– Действительно, господин президент, именно в этом
моя задача. Но чтобы добиться успеха в операциях подобного рода, следует
располагать расширенными полномочиями. Я бы хотел создать особую бригаду с
ограниченным штатом, подотчетную исключительно вам одному. Она будет состоять
из нескольких решительных людей, умеющих действовать скрытно. Однажды, при
гнусном и отвратительном прежнем режиме, я уже предпринимал попытку учредить с
согласия министра отдельную полицию, но поскольку мы проживали тогда под
постоянным иерархическим контролем, она, в конце концов, была распущена, хотя и
показала себя очень эффективной. Я предполагаю вернуться к этой идее, но уже в
другой форме.
Личный секретарь президента объявляет, что пора
принимать делегацию органов выделения.
Президент примерно на миллиметр поднимает веко, что
означает: «Знаю, знаю, сейчас, Эрнест».
Я смотрю на Роже.
Роже хлопает меня по плечу.
И президент отточенным жестом берет лист своей бумаги
с шапкой: Французский дом и сыновья, Импорт, Экспорт, Инфляция,
Девальвация, Срочные военные поставки, Экспедиционные части на заказ. Он кладет его на сафьяновый бювар; затем хватается
за стилограф уже устаревшей модели: галалитовый корпус, автоматическое
наполнение, перо из золота семьсот пятидесятой пробы. Продолжая держать бюст
идеально прямо и нашептывая: «О, Корсика, остров любви, земля, где я появился
на свет…», он набрасывает строчки с той же жизнерадостностью, с какой 11 ноября
парафирует золотую книгу Триумфальной Арки, пристроив свой сноп на памятную
плиту.
Я считаю помянутые строки. Они быстро накапливаются,
размашистые, красивые, изящные. Пять, шесть, семь, восемь… Здесь пауза на
раздумье. Снова движется дальше: девять, десять, одиннадцать, двенадцать,
тринадцать, четырнадцать. Теперь подпись. Он начинает ее, прерывается, чтобы
повернуться к секретарю:
– Нужно два «р», не так ли?
– Совершенно верно, равно как и два «т», господин
президент.
Государственный муж завершает подпись, быстро
перечитывает, на лету ставит в тексте запятую, протягивает лист мне.
Я читаю.
Слезы струятся по мне, словно писает корова, ты бы
только видел. Двумя абзацами, в два счета, он порождает почти декрет, делающий
из меня и людей, которых я назову по своему усмотрению, «Специальный комитет по
разработке реорганизации структуры полиции, находящийся под его единоличной
ответственностью». Два последних слова подчеркнуты.
Когда я дочитываю, его уже нет, и некому принять
целый бассейн моей благодарности. Бесшумным шагом, молча, он ушел заниматься
своими делами, добрый дорогой великий человек.
Комментариев нет :
Отправить комментарий