Обильно потеющий прокурор сорвал с
себя галстук и перешел к заключительной части своей речи. Он повышал и понижал
голос, как комедиант, читающий из Шекспира в старинной манере.
– Я всего лишь прошу вас помнить, что данный субъект
обвиняется в насилии с последующим убийством, и это, возможно, самое ужасное преступление,
совершенное в наших краях и уж, вне всякого сомнения, самое ужасное из тех,
которые мне доводилось представлять суду. Я не стану отнимать у вас много
времени…
Бурке трясло, несмотря на жару июньского полдня. В
тесном, плохо проветриваемом зале суда было трудно дышать. И все происходящее
плыло и деформировалось перед глазами, словно в кошмаре или за стеклом
аквариума. Теперь Бурке точно знал, что его повесят.
Прокурор представил его кровожадным зверем. Старый
судья, носивший красные подтяжки, сидел, сгорбившись, в своем кресле, как
гигантский кенгуру. В качестве назначенного адвоката выступал чистейшей воды
кракер*, откликавшийся на имя Поп Лемойн, но и тот малый интерес, который он
проявлял к своему клиенту, испарился окончательно, когда Бурке отказался
признать себя виновным и просить суд о снисхождении.
– К чему бросать меня в пасть волку? – возразил Бурке.
– Я никого не убивал.
– В самом деле? – спросил Поп. – У них есть два
свидетеля, готовых поклясться в обратном, и несколько косвенных улик. Эта
бедная девушка из местных, ее тут любили. Вы приезжий, а повесить кого-то надо.
Единственный ваш шанс – молить о пощаде и как можно скорее.
Бурке считал, что только голодные псы имеют право
попрошайничать, он презрительно фыркнул.
– Пользуясь предоставленной мне возможностью, –
продолжал прокурор, – я счастлив изложить эти факты столь тщательно
подобранному составу суда присяжных в
надежде, что вы достаточно разумны, чтобы оценить их правильно, не поддавшись
влиянию чувств.
Бурке открыто ухмыльнулся, глядя на бессмысленные
бараньи лица так называемых присяжных заседателей. Даже зная, что вызывающее
поведение пойдет ему во вред, он не считал необходимым скрывать своего
отношения к этим остолбеневшим даунам. Он отказывался унижаться и умолять. Он
не опустится до их уровня, пусть и рискует попасть на виселицу.
Тщательно подобранный состав присяжных? Он коротко
усмехнулся. Если они достойны своей роли, то это уже из балагана. Наверняка,
они все повязаны. Патефоны и то более непредсказуемы.
– Защита отметила, что ни один свидетель не видел самого преступления. Но, люди
добрые, есть ли здесь что-нибудь удивительное? В один из тех дней, когда все
уже приготовились смотреть, как убийцы совершают свои ужасные злодеяния на
телеэкране!
По залу прокатились смешки, быстро стихшие из-за
полуденной жары.
Бурке повернул голову к шерифу Ленни. Этот последний
проявлял к обвиняемому уважение и расположенность, предвзятость суда часто
заставляла его хмурить брови. Он был худой и старый, но хорошо сохранившийся
для своих лет. Лицо выдавало человека, смышленого и рассудительного, седые
волосы добавляли чертам приятного достоинства. Он ответил на взгляд Бурке
опечаленной улыбкой сочувствия. Улыбка не имела цели успокоить, всего лишь знак
симпатии в ситуации, когда шериф ничего не мог изменить. Бурке почувствовал
моральную поддержку существа, возвышающегося над злобной влиятельной толпой.
– Заседание переносится на утро, – взревел вдруг
судья, – или на то время, когда чертов кондиционер будет починен!
Прокурор жалобно запротестовал:
– Но, ваша честь, я еще не закончил обвинительную
речь!
– Ваша речь произведет большее впечатление, если вы ее
произнесете в более подходящем климате, – возразил судья.
Он глянул на Бурке с определенной улыбкой. Бурке видел
подобное выражение у тигра, которому несли его корм.
Он поднялся, скрывая дрожь. Нервы были на пределе, и
он знал, что понадобится собрать все мужество, чтобы выдержать удар до конца.
Он хлопнул по плечу своего адвоката.
– Проснитесь, Поп, – сказал он насмешливо, – пора принять
кружечку пива.
Помощник шерифа, здоровенный верзила, не перестававший
глупо улыбаться, отстегнул один наручник от барьера и защелкнул его на левом
запястье Бурке. Шериф Ленни сопровождал заключенного до камеры. В ней не
имелось ничего, кроме желтоватого умывальника, унитаза, железной кровати и
лампочки с плафоном под металлической сеткой. Забранное решеткой окно
располагалось почти под потолком. Комната была старой, пахла затхлостью и
сыростью, сочившейся из стен, покрытых облупленной штукатуркой. Арестованных
обычно содержали в окружной тюрьме, расположенной ниже по улице, но Ленни
заявил, что в здании суда Бурке будет в большей безопасности. Здесь он сможет
избежать линчевания, объяснил шериф.
На этот раз помощник шерифа, расстегнув наручники, не
поспешил убраться, как обычно. Шериф, вошедший за ними, закурил сигару, и,
похоже, не имел ни малейшего намерения покидать камеру. Озадаченный помощник
стоял в дверях и с чувством скреб в затылке, не зная, как поступить ввиду
необычности ситуации.
Наконец, он рискнул задать вопрос:
– Шериф?
– Да, Дэйви, – ответил шериф, не оборачиваясь.
– Мне нужно запереть заключенного. Вы идете со мной?
– Ступайте, – сказал Ленни.
– Вы не идете?
– В свое время.
– Вы остаетесь в камере с ним!
– Похоже, дела Бурке совсем плохи, – заявил шериф. –
Мне следует побеседовать с ним в частном порядке. Так сказать, подготовить к
худшему. На тот случай, если…
Помощник неохотно вышел в коридор. Он покачал головой.
– Вы чересчур добры к ним. Вы относитесь к этим бешеным
псам так, как будто они люди.
– Пойдите попейте пивка, Дэйви.
– Мне следует остаться, мало ли чего…
– Пойдите уже попейте пивка, – терпеливо повторил
старик. – Я стал шерифом, когда вы еще были не выше трех яблок. Думаю, я
способен сам справиться.
Помощник закрыл дверь камеры.
Шериф сделал знак заключенному присесть на тюремную
кровать, и Бурке повиновался.
– Мы называем его Дэйви, – сказал Ленни. – Он уверяет,
что происходит по прямой линии от Дэйви Крокетта.
– А меня он за кого принимает, за голодного медведя?
– Как он говорил, по нему, вы бешеный убийца.
– Это и ваше мнение, шериф?
– Нет. Возможно, вы даже не виновны. Но если вы и
преступник, судебное разбирательство ведется не беспристрастно. На деле это не
разбирательство. У вас нет желания быть повешенным, а?
Бурке оттянул пальцем влажный ворот рубашки.
– Определенно, нет, – сказал он.
– Они точно настроены вас повесить. Старый Бедекер это
тот судья, который любит посылать людей на виселицу. Еще до начала
разбирательства они решили объявить вас виновным в убийстве, а Бедекер ни разу
не был замечен в мягкосердечии. Он совершенно безжалостен и как судья, и как
человек.
Бурке поежился.
– Мне тоже показалась, что все уже решено.
– И это правда, мистер Бурке. Им нужно кого-нибудь
повесить, и они никогда не тронут местного, если есть возможность спровадить на
виселицу приезжего.
– У меня нет ни одного шанса выпутаться?
– Не с этим составом суда.
– Но я невиновен!
– Возможно. Впрочем, даже если бы вы были
преступником, и разбирательство проводилось непредвзято, я все равно не люблю
вешать людей.
Бурке подскочил на кровати.
– А разве вы?..
– Это входит в мои обязанности.
Он приблизился к окну и посмотрел на небо сквозь
голубоватое облако дыма от своей сигары.
– Округ чересчур бедный, чтобы прибегать к услугам
профессионала. Поэтому люк открываю я, мистер Бурке. Я уже давно шериф и
перевешал немало народа. Старый Бедекер поручит вас вешать мне. Но я не стану
этого делать.
– Вы не станете этого делать?
– Нет.
– И кто же тогда займется этим?
– Никто, – сказал шериф. – Если я смогу помешать.
Он быстро приблизился к решетчатой двери и насторожил
ухо. Вернувшись к Бурке, достал из-под рубашки сверток. Сверток длиною в
тридцать сантиметров и толщиной в один. Он развернул промасленную бумагу и
протянул заключенному шесть маленьких пилок по металлу. Бурке смотрел на них с
ошарашенным видом.
– Это шутка? – пробормотал он наконец.
– Засуньте их под матрац.
Бурке схватил пилки и быстро спрятал под тюфяком. Он
еще не до конца поверил в их существование.
– Сигару? – спросил шериф.
Трясущейся рукой Бурке взял сигару, вставил в рот, и
неподвижно глядел на худые коричневые пальцы шерифа, спокойно протягивающего
ему зажигалку. Потом старый человек снова поглядел на окно.
– Железо мягкое, мистер Бурке. Часа за три можно
перепилить эти два прута. Дэйви не вернется. Он пошел наливаться пивом, и ночью
вы его не увидите. Перепилите прутья в нижней части, немного отогните, и они
просто выпадут из верхних пазов, как зубы Бедекера, когда он начинает драть
глотку. Рамы прогнили, мистер Бурке. Как и все остальное в этом городе.
– Но я не понимаю, – сказал Бурке.
– Все просто. С меня достаточно повешенных. Через
месяц я ухожу на пенсию и не хочу отягощать совесть еще одной смертью. Видели
ли вы когда-нибудь, как вешают? Вблизи, я имею в виду.
– Нет, – признался Бурке сиплым голосом.
– Это не описывают в газетах, – сказал шериф. – Не
снимают в кино, не показывают в подробностях по телевидению. Вы считаете себя
специалистом в этом деле, но невозможно рассчитать все точно. Предполагается
сломать им шею, понимаете, а не удавить, но вы никогда не можете быть уверены,
что рассчитали все правильно. Иногда веревка чересчур короткая, шейные позвонки
выдерживают, и они начинают долго задыхаться. А если веревка чересчур длинная
для этого веса, тогда еще хуже. Последний, которого я отводил на виселицу… ну…
в общем, ему оторвало голову.
– Я… я бы предпочел
избежать деталей.
– Естественно. Детали никому не нужны, мистер Бурке.
Пусть палач разбирается сам! Легко говорить, что человек всегда может
отказаться делать то, что ему не нравится делать. Однако очень трудно
уклониться, когда ты уже ввязался. Я хотел стать шерифом, и стал палачом. Я
пытался бросить это дело, но… знаете, кто мне препятствовал? Моя жена. Это
Лаура требовала, чтобы я сохранял должность и вешал одного типа, потом другого,
затем…
Голос шерифа сорвался. Он помолчал, пока дыхание не
восстановилось и на лицо не вернулась печальная мягкая улыбка.
– Понимаете, за каждого повешенного я получал премию,
а Лаура достаточно расточительна. Кроме того, если я не вешаю людей, я перестаю
быть шерифом, а Лауре доставляет удовольствие быть женой шерифа.
Сигара в его опущенной руке потухла. Он помолчал,
потом заговорил так тихо, что Бурке едва разбирал слова.
– Именно из-за нее я просидел все мои годы в этой
дыре. Столько интересных дел, которыми я
мог бы заняться, если бы она не мешала. Столько мест, в которые можно было
поехать…
Он вздохнул, глаза затуманились. Черты лица подернуло
дымкой начинающихся сумерек.
– Я знаю, что чувствует заключенный, мистер Бурке. Я
сам провел в тюрьме целую жизнь.
Он снова приблизился к решетчатой двери и прислушался.
Бурке различил далекие голоса детей, играющих в общественном парке.
Шериф повернулся:
– Вы ведь художник, мистер Бурке?
– Именно из-за этого я сюда приехал. Потом у меня
кончились материалы, и купить было уже не на что. Оттого я и не смог нанять
адвоката. Да, я художник.
– Еще ни один богатый тип не был казнен в этих краях, мистер Бурке. А среди тех, кого
вешали, были невиновные, и эта мысль не дает мне спать спокойно.
Бурке подумал немного, потом спросил:
– Вы, правда, хотите, чтобы я бежал этой ночью?
– Если только вы не настроились быть повешенным.
– Какие у меня шансы уйти, после того как я выберусь
из камеры?
– Большие, иначе бы я не принес вам пилки. Я не хочу,
чтобы вас поймали и притащили обратно, в этом случае мне придется вести вас на
виселицу. Я определил маршрут, мистер Бурке. Вам нужно будет пересечь мангровые
заросли и переждать день-два в моем охотничьем домике. Потом я отвезу вас на
грузовичке к границе штата.
– В вашем домике? – пробормотал Бурке.
– Я полагаю, что последнее место, где вас будут
искать, это домик шерифа.
– Действительно.
– Выполняйте мои указания в точности, мистер Бурке.
Если уклонитесь от намеченного пути, вам не избежать виселицы. По следу пустят
натасканных собак, и они вас достанут.
Бурке внимательно выслушал наставления, затем шериф
пожелал ему удачи и вышел, заперев за собой дверь камеры.
* * *
Дождавшись, когда часы на здании суда пробьют девять,
Бурке принялся за работу. Стоя у стены на цыпочках, он как раз дотягивался до
основания оконной решетки. Пилить в этом положении было крайне утомительно, а
очень скоро стало настоящей мукой. Действовать голым полотном всегда тяжело, а
в подобных условиях почти невозможно, даже если тебя подстегивает перспектива
избежать намыленной петли. Полотно беспрерывно изгибалось. Бурке приходилось
держать его прямо у того места, где зубья вгрызаются в прут, и пилить короткими
рывками. Результаты такой работы обескураживали. Костяшки пальцев постоянно
бились о железо и камень. Очень скоро кожа на суставах содралась окончательно.
По рукам текла кровь.
Полотно лопнуло. Когда он справился с первым прутом,
четыре полотна пришли в полную негодность – кучка осколков с затупившимися
зубцами. Но Бурке уже имел некоторый навык и надеялся, что если будет
действовать осторожно, оставшихся двух полотен на второй прут ему хватит.
Когда переломился последний годный кусок шестого полотна, было около часа ночи.
Трясущимися пальцами Бурке ощупал основание второго прута, и ему показалось,
что он перепилен почти полностью и его можно будет сломать. Он отступил от
стены и рухнул на пол. Виском он ударился о край унитаза, но осознал это только
через некоторое время. Кожа возле левого уха саднила, голова раскалывалась. Он
полежал несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, обошел камеру. Из-за
нескольких часов, проведенных на цыпочках, мышцы и сухожилия онемели.
Но он нашел, чем можно надломить последний прут.
Используя закругленный край полотна как отвертку, он отделил сидение унитаза.
Дерево было крепким, и Бурке использовал его как рычаг. Время от времени он
останавливался, прислушиваясь, но из темноты парка доносились только крики
ночных птиц и кваканье лягушек, скрип сверчков и гудение москитов.
Наконец, прут поддался; после решающего усилия Бурке,
весь в поту, прислонился к стене, набираясь сил. Затем расшатал прутья, и они
вывалились из верхней части рамы вместе с посыпавшейся трухой прогнившего и
изъеденного термитами дерева. Бурке несколько раз глубоко вдохнул и втиснулся в
узкую брешь.
Он с трудом сдерживал стоны: зазубренные остатки
прутьев рвали кожу груди и живота, когда он, извиваясь, пролезал сквозь оконный
проем.
Пытаясь восстановить дыхание, он стоял на четвереньках
в сырой траве, поскуливая от боли, как раненая собака. Лохмотья рубашки не
скрывали рваных длинных ран на груди и животе. Он поднялся, связал полы рубашки
и побежал. Указания, данные шерифом, проплывали в голове, в то время как ноги
несли его по мокрой траве. По мере удаления от тюрьмы, он чувствовал, как
возвращаются силы и перед ним распахиваются двери свободы. О свободе он никогда
раньше не думал – это было нормальным состоянием. Теперь он понимал, на что
способен человек, чтобы снова ее обрести.
Сначала ему нужно было бежать на юг до Мангровой
дороги, тянувшейся вдоль заболоченной протоки. Он пересек дворы позади домов,
спустился немного огородами, где в высокой траве хрюкали свиньи. Затем,
спрямляя путь, повернул в поля. Первый раз за долгие годы он вспомнил, что
когда-то был бойскаутом. Теперь он уже знал, как выглядит Большая Медведица и
где искать Полярную звезду. Сориентировавшись, он продолжил путь на юг.
Он выбрался на Мангровую дорогу, повернул направо и
перешел на ровный быстрый бег. В лунном свете плавала в воздухе мелкая серая
пыль. Над болотом поднимался туман, временами в зарослях что-то двигалось.
Бурке бросался на землю и замирал в тревоге, но вокруг было безлюдно. Однажды
он заметил мула, в другой раз стадо свиней, рывших землю возле дороги.
Он продвигался вперед ровным бегом, пока в лунном
свете не вырисовались три кипариса, возвышающихся над другими деревьями. Он
вошел в воду и устремился к ним, там, по словам шерифа, он должен найти лодку.
Нужно было как можно скорее пересечь мангровый лес. С минуты на минуту могли
обнаружить его исчезновение и пустить по следу собак.
По мере продвижения по болоту, острые стебли травы
резали ноги. Москиты слетались на него темными яростными тучами. Ступни все
глубже увязали в иле, он барахтался в тине и солоноватой воде. Споткнувшись о
корень, упал и зарылся в грязь и гниющие склизкие водоросли. Он вскрикнул,
когда что-то упругое и гибкое задело руку. Ему мерещились щитомордники и
гремучие змеи; а также аллигаторы, утробно хрюкающие в темноте. В этих зарослях
водились и другие вызывающие беспокойство твари, например, водяные ужи и
пиявки. Но он ничего не мог с ними поделать. Он мог лишь продолжать
продвигаться, положась на удачу. И чтобы продолжать продвижение, ему достаточно
было вспомнить об атмосфере в зале суда, в котором он ожидал приговора к
повешению.
* * *
Он нашел плоскодонную лодку, привязанную к корням
кипариса, нависающим над водой как сплетение змей. Он принялся грести кормовым
веслом. «Вниз по течению, – говорил шериф, – пусть поток несет вас, пока не
увидите слева двух желтых огней». Там следовало остановиться, домик шерифа был
неподалеку.
Бурке чувствовал, что слабеет, похоже, он потерял
много крови. Но тут ничем себе не поможешь. Нужно продолжать путь, укрытие
следует найти до восхода солнца. Он передохнул короткое мгновение, опустив
весло на борт, и плоскодонку медленно потянуло течением протоки, до того узкой,
что с обеих сторон, ветви скользили по плечам.
Когда он сумел заставить себя снова взять в руки
весло, грудные мышцы обожгло болью. Сквозь туман проглядывала холодная луна,
оживляя тени. В кустах ударил хвостом по воде аллигатор. Когда Бурке пробирался
в лодке по рукаву, покрытому мириадами плавающих гиацинтов, ему вспомнилось,
что он приехал на юг писать именно такие пейзажи. Вместо этого он проводил
время в баре и закончил тем, что стал кандидатом на виселицу.
Лодка вошла в стоячие воды, продвигаться стало гораздо
труднее, и Бурке вынужден был снова передохнуть, чтобы, по крайней мере,
восстановить дыхание. У него вырвался слабый крик омерзения, когда он понял,
что темные пятна на груди, руках и ногах, это присосавшиеся пиявки. Он взвыл,
затем прикрыл рот грязной рукой. Он вспомнил, что нельзя отрывать от тела этих
маленьких кровожадных монстров. Нужно ждать, когда они, насытившись, отвалятся
сами.
Впрочем, москиты были хуже. Привлеченные запахом пота
и крови, они атаковали все более и более плотными рядами. Они облепляли руки,
грудь, втыкали жала в лицо и шею. Прогнать их было невозможно. Стряхнуть не
удавалось, необходимо было срывать, как какие-то ядовитые трепещущие грибы, но
на это не было времени. Нужно было продвигаться вперед.
Он греб сквозь барьеры пены, между деревьями,
увешанными узловатыми плодами размером с футбольный мяч и вооруженными шипами
длиною в два сантиметра. Пейзаж вызывал тошноту. Если удастся выбраться из этих
краев, желания вернуться порисовать уже никогда не возникнет. Он заметил омут,
вода в котором под луной была похожа на зеркало. Слева засветились
бледно-желтым огнем фонари. Бурке направился к ним. Лодка скользнула в заросли
травы, по толстому ковру тины, к сплетению ветвей дикого винограда, увешанного
паутиной. Выбравшись из лодки, он упал и, барахтаясь в тине, достиг твердого
берега ползком. С трудом продрался в темноте сквозь кустарник между деревьями,
стоявшими стеной, и наткнулся на тропинку.
Тропинка привела его к беседке, в паре сотен метров от
которой виднелся белый домик, крытый пальмовыми ветвями, блестевшими в лунном
свете. Сквозь бамбуковые занавеси пробился луч, когда он, шатаясь, поднимался
по ступеням крыльца. Как только Бурке постучал в дверь, она открылась, и он
ввалился внутрь в слепящий свет.
Он постоял, покачиваясь и моргая слезящимися глазами,
пока не привык к свету множества ламп, прикрытых абажурами.
Шериф, одетый в тельняшку, штаны и домашние тапочки,
отступил назад к большому креслу, обитому коричневой кожей. Подставка для
курительных трубок опрокинулась, и трубки шумно раскатились по полу. Позади
шерифа располагался длинный кожаный диван, повернутый лицом к пустому камину.
Гудел кондиционер, и Бурке полной грудью вдыхал свежий воздух. Лицо шерифа было
бледным.
– Вы не очень хорошо выглядите, – произнес он наконец.
Бурке попытался улыбнуться, но распухшее лицо не
повиновалось. Он ощутил, как рефлекторно подергиваются то те, то другие мышцы
тела.
– Я и чувствую себя не очень хорошо, – сказал он. И хрип
в груди подтвердил это.
Его повело вперед, и он едва не упал, но успел
опереться рукой о спинку дивана.
На полу перед камином лежало тело. Ошеломленно, он
смотрел на него, смутно пытаясь понять, что здесь делает труп. Тело
принадлежало толстой пожилой женщине. Большего Бурке о ней сказать бы не смог.
То, что осталось от лица, было неузнаваемо. Это из-за кочерги, подумал он, из-за
кочерги, лежащей рядом.
Неожиданно Бурке почувствовал себя еще хуже, внутри
что-то похолодело.
– Моя жена, – объявил за спиной у него шериф. – Лаура…
вы помните? Я говорил вам о ней.
* * *
Повернувшись, он увидел, что шериф
набирает номер телефона. В свободной руке он держал револьвер. Оружие было
направленно на Бурке.
– Можете вернуть собак на псарню, –
проговорил он в трубку. – Убийца у меня. Да, Бурке. Я выходил на ночную рыбалку, и когда вернулся, обнаружил его здесь.
Но я пришел чересчур поздно.
Голос шерифа прервался.
– Лаура была тут. Он ее убил.
Он испустил глубокий вздох.
– Думаю, кто-то объяснил ему, как
сюда добраться. Возможно, он хотел здесь укрыться, взяв кого-нибудь из нас в
заложники. Но знаете же, Лаурой не покомандуешь. Нет смысла спешить. Он не
доставит нам больше неприятностей. Вопрос закрыт. Я сэкономил деньги
налогоплательщиков.
Шериф положил трубку. Он сидел,
скрестив ноги и наставив револьвер на Бурке, стоявшего посреди комнаты.
– Я вытащил вас из тюрьмы, мистер
Бурке. А вы мне поможете выпутаться из моих затруднений.
Бурке пошевелился. Он попытался
что-нибудь сказать, но язык не послушался. Впрочем, он хорошо понимал, что
слова бесполезны.
– Вас все равно бы повесили, мистер
Бурке. Сами понимаете… К тому же, таким образом гораздо легче, я вас уверяю, –
сказал он тоном, в искренности которого сомнений не возникало. – Это намного
лучше. Я имею в виду, быстрее, чище, легче. И как я уже говорил, мне не
придется кого бы то ни было вешать.
Бурке бросился вперед в отчаянном
последнем порыве, но на третьем прыжке колени под ним подогнулись. Он еще успел
подумать, действительно ли присяжные признали бы его виновным, перед тем как тяжелая
пуля раздробила лобную кость.
_______________________________
*На Юге США прозвище белых бедняков, полностью
лишившихся имущества. В русском языке стилистически соответствует словечку
«бомж». – Прим. переводчика.
Перевод
с английского –
Иван
Логинов
Комментариев нет :
Отправить комментарий