Сан-Антонио. ДВА УХА И ХВОСТ. Глава XII. Чувствуется, что назревает


Заявившись на КП, я вопрошаю Матиаса взглядом, и он отвечает мне опусканием ресниц, что да, есть новости.
– Парни звонили?
– Менее часа назад, господин комиссар, – ликует светловолосый красавец, густо крытый суриком. (Он копается в записывающем устройстве, подключенном к шарманке).
– Вот разговор, – провозглашает он.
И запускает свою музыку. Я отчетливо различаю наш звонок; затем бесцветный голос Рыжего:
– Лаборатории Орел или Решка, слушаю.
Голос, явно измененный, заявляет:
– Я бы хотел поговорить с директором.
– Его сейчас нет, а вы из?..
– Когда он будет?
– Ближе к полудню, вероятно. Что-нибудь передать?
– Нет, это личное, я перезвоню.
Щелк.
– Ты мог бы состроить директора из себя, – ворчу я.
Матиас невозмутим.
– Директора лабораторий не отвечают по телефону сами, полноте, господин комиссар.
– Тоже верно.
– Несомненно, речь о наших гангстерах.
– Несомненно, набивают цену.
– Если только это не какой-нибудь шутник, желающий привлечь к себе внимание или погреть руки.
– Возможно, но маловероятно. Шутник сразу бы намекнул на чемоданчик. По крайней мере, как мне кажется.
Дверь открывается перед Лефанже, и здоровый дух хорошо выдержанной рыбятины заполняет помещение. Одутловатый втягивает носом обратно добрый сталактит с зеленым наконечником. Он жмет нам лапы, не роняя ни слова.
– Случается ли тебе одеваться в штатское, хотя бы изредка? – спрашиваю я с юмором.
Дылда краснеет и теряет немного самости.
– Почему вы у меня об этом спрашиваете, комиссар?
– В своих сапогах и форме цвета высохшей тины ты слегка походишь на бойца из стройбата; а еще у тебя такой вид, точно ты играешь в Раболио: сечешь кнутом рыбацкую лодку на берегах Луары в лучах утренней зари.
Мой «новичок» бормочет:
– Это мой стиль, комиссар.
– Есть новости, Длинный?
– Не те, что вы ждете.
– То есть?
– Парень, у которого вы увели чемоданчик, сбежал из больницы.
– Калель?
– Да. Еще вчера смотал удочки и затерялся в природе.
Я обмозговываю известие. В конечном счете решаю, что исчезновение Калеля не очень важно для нас. Я показываю это моим ребятам фаталистским пожиманием плеч.
– Кроме того?
– Ничего.
– Что у других? – спрашиваю Матиаса.
– Люретт звонил сказать, что жокей не появлялся; он продолжает его искать.
– У Берю, Пино?
– Пусто.
Лефанже устраивается за маленьким столиком, предназначенным для секретарши, буде таковая появится. Он достает коробку из своих карманов и принимается за изготовление майской мушки для нахлыста.
Я смотрю, как его пальцы каменщика превращаются в пальцы часовщика.
– У тебя нет других планов? – вопрошаю я.
– Я жду, – говорит он.
– Открытия рыболовного сезона?
– Того, что ваши парни объявятся с чемоданчиком.
– Откуда ты знаешь, что они собираются вступить с нами в контакт?
– Это мне кажется очевидным, комиссар. В данный момент нужен народ, чтобы пуститься по следу. Помимо записывающего устройства, думаю, и вы сейчас дежурите на приеме, нет?
– Разумеется, – ворчит Матиас. – Но наши собеседники не совершат такой оплошности, чтобы оставаться на линии долее трех минут.
И словно чтобы внести в нашу историю элемент рока, дребезжит шарманка. Матиас быстро снимает трубку.
– Лаборатории Орел или Решка, слушаю.
– Я звонил утром, мне нужен директор.
– По поводу?
– Просто скажите ему, что у меня есть банки, которые я могу уступить.
– Что у вас есть? – восклицает Матиас, строя из себя придурка, чтобы потянуть время.
– Банки! Давайте побыстрее, я звоню из-за границы.
– Пойду гляну; вы не назовете своего имени?
– Послушайте, старина, я перезвоню через пару минут, поставьте в известность вашего большого начальника, и на этот раз пусть меня с ним свяжут сразу же.
Он резко бросает трубку.
Слышен только легкий шелест, производимый Лефанже, который занят конструированием своей мушки для обманывания форели.
– Он не превысил трех минут, – сообщает Матиас.
Я и без того знаю, это профессионал!
Наблюдаем, как секундная стрелка обегает циферблат электрических часов, висящих на стене. Она завершает один оборот, потом второй. Шарманка снова пускается в звон.
– Это опять я, – уверяет парень своим расслабленным голосом. – Патрона, живо!
– Оставайтесь на проводе.
Для правдоподобности Матиас перекидывает связь на аппарат в конференц-зале, но не кладет трубку на своем, поскольку там работает записывающее  устройство.
Я вступаю в разговор.
– Жером Растепай, директор Орел или Решка Интернэшнл, – произношу я не без напыщенности.
– Привет, Жером! – дерзит собеседник.
– Но, мсье, кто вы? – считаю я уместным слегка взбрыкнуть.
– Человек, имеющий на продажу четыре банки по хорошей цене. Этого достаточно?
– Ах, да, понимаю…
Энтузиазм в моем голосе отсутствует намеренно. Настоящий директор предприятия, столкнувшийся с подобной ситуацией, вел бы себя именно так.
– Я готов продать их по цене в миллион двести пятьдесят тысяч, Жером; за штуку, само собой. Пять батонов в общей сложности. Без торга.
– Да вы не в своем уме! – задушено вскрикиваю я.
– Верно: я сумасшедший.
Он отсоединяется. Я ощущаю себя законченным кретином с телефонной трубкой в руке. Надо же, кремень! Стальные нервы, апостол. Ставлю пару портянок против собственных ушей, что он перезвонит не раньше, чем завтра.
Я только что потерял двадцать четыре часа, желая сыграть получше. Тем хуже.
Мои двое сотрудников смотрят на меня исподтишка: ползучим взглядом и мигающим оком.
– Не получилось, господин комиссар? – отваживается Матиас.
– Он позвонит завтра; если я правильно понимаю, он менжуется.
Объявляется Берю, со сладкой миной, вспухшими губами и воодушевленным первыми порциями раннего божоле взглядом. Он выряжен по-княжески: на нем пиджак в огромную кирпично-голубую клетку, желтая рубашка, зеленый галстук. Для этого создания, в одежде, как, впрочем, и остальном, довольно небрежного, ношение галстука является константой. Старая традиция, Унтералиссимус. Офицер полиции без галстука для него – это человек, который позорит себя и отрекается от уважения, присущего его должности. Его собственный украшен сияющими маслянистыми ореолами, густо наложившимися один на другой.
– Хорошей схватки, компания! – ревет его луженая глотка.
Он примощается на угол стола и испускает солидный пшик, затуманивающий толстое стекло, покрывающее поверхность, как дыхание влюбленной зимнее окошко, когда она поджидает случайное появление своего кавалера на мопеде.
– Ну, как драчка, разворачивается? – спрашивает Тучный у присутствующих.
– Скорее бьет копытом, – отвечаю я за всех, – но неостановимый ход еще не набрала.
Он склоняет голову, чтобы рыгнуть, как разъяренный зверь, и говорит:
– Думаю, мы с Пино зацепили одного из мужиков, искавших жокея.
С этого момента наше внимание и уважение ему обеспечено.
– Что вы сделали, господин Берюрье? – спрашивает почтительно Лефанже.
– Свою работу, – с достоинством отвечает Толстяк.
Он тянет некоторое время, что играет ему на руку, ибо увеличивает его авторитет, затем решается:
– Мы с Пинюшом были в Баре Трески. Ждали закрытия, и когда последний клиент ушел, я взялся за хозяина. Но очень серьезно, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Он демонстрирует нам свой чудовищный кулак, фаланги которого увенчаны ссадинами.
– Если вам нужно мое мнение, полиция уже совсем не та, с тех пор как утеряны старые добрые методы. В наши дни допрашивают в перчатках мужиков, которые знают законы лучше, чем их брехло адвокат. Когда же объясняешься безо всяких хитростей, люди начинают говорить. И болтают особенно охотно потому, что утратили привычку получать хорошенько по зубам. Я освежил хозяину память. После своего третьего сплевывания, он начал себя спрашивать, не смахивает ли один из субчиков на кое-кого. Когда его шнобель хрустнул, ему показалось, что в голове всплывает и кликуха. Затем, как только мой знаменитый крюк справа свернул ему хлебальник, он вспомнил, что Педро торгует воровским инвентарем. Он увлекается последними новинками, эспаньяр; весь товар мэйд ин Америка.
– Вы его установили?
– Как на витрине. Он обитает в Асниер, миленький домик из песчаника с изразцами вокруг окон и садиком, где выращиваются улитки. Это его бзик – брюхоногие, и он из кожи лезет, выкармливая свой рогатый скот. Устроил загон для разведения поголовья, в котором и парижский виконт мог бы жить, настолько тот комфортабельный. Пин остался в засаде перед виллой, потому как он не такой видный. А я направился прямо сюда – ввести вас в курс.
Усвоив доклад Увесистого, я замечаю:
– Если ваш мсье Огюст покрывал этого типа, почему он доверил Люретту, что тот искал Коротышку Дзана?
– Ты знаешь, эти трактирщики, якшающиеся с преступным контингентом, вынуждены лавировать меж тех двух зверинцев. И подают чуть на восток, чуть на запад, не прижимаясь однако ни туда, ни сюда. Правило их жизни: букет фараонам, чтоб избежать неприятностей, букет господам уркам, чтоб удержаться на ногах. И все довольны.
Звонят в дверь.
Матиас отправляется принимать. Это вчерашняя дама, та, что приходила отжимать Папашу. Милашка в непромокаемом плаще из черного шелка, косынка от Гермеса повязана вокруг шеи.
Она смущено улыбается.
– Неловко докучать вам, господа, но вчера, во время… ээ… беседы с Ахиллом, я потеряла одно украшение, которым сильно дорожу.
– Надеюсь, это была не ваша девственность, мэм, – спешит проявить услужливость Мастодонт. – Если позволите, я помогу вам искать.
Он решительно ведет гостью в студию наслаждений.
– Думаю, мы совсем скоро услышим звук пары пощечин, – шутит Лефанже.
– Не наверняка, – говорю я. – Берюрье создание настолько загадочное…
Наш молодой рекрут ржет и кладет свою майскую мушку, более правдоподобную, чем настоящая, в коробочку, первоначально предназначенную для леденцов Вальда.
Я поздравляю себя с результатом, достигнутым дуэтом Берю-Пинюш. Это просто, как яйцо вкрутую, и не садится при стирке.
– Как только Толстый вернется, возьмешь у него адрес амиго Педро и отправишься сменить Пино. Хочу, чтобы ты последил за прохвостом и отметил все его действия и жесты. Возьми с собой уоки-токи и держи связь с Матиасом.
– Я не подведу, господин комиссар.
Шарманка дребезжит. Матиас поднимает трубку, и я вижу, как он омрачается.
– Передаю ему, господин директор.
Черт, Багроволицый, продолжающий трепать мне нервы! Вернусь в Елисейский дворец и устрою ему пенсию, если он не оставит меня в покое!
Я рявкаю в аппарат:
– Мы в самом разгаре работы. Что там еще?
Тот разве что не заикается от робости:
– Просто хочу сообщить, что американская делегация прибудет за чемоданчиком раньше, чем предполагалось, дорогой Сан-Антонио.
– Ну и что? Какое мне до того дело?
– Но я… я хотел бы знать…
– Хотели бы знать что?
В этот момент до нас доносится громкий крик из соседней комнаты. Трезубовый крик, в смысле, когда вилами в брюхо, как выражается Толстый.
– О! нет! Нет! Пощадите, сударь! Я вас заклинаю. Вы слишком здоровый. Чересчур большой для меня. Я не смогу вас принять!
И голос (я не осмеливаюсь сказать «орган», учитывая обстоятельства) Берю:
– Расслабьтесь, моя девочка. Я за вас возьмусь не всерьез, лишь обозначу прохождение штурмовой полосы.
– Алло! – не отстает Краснющий.
– Да? – отвечаю я невозмутимо.
– Мне показалось, у вас там кричат.
– Проехали, – говорю. – Что еще?
Он уступает; голос его сочится тоскливым беспокойством.
– Что мне сказать американцам, мой очень дорогой Сан-Антонио?
– Правду, – вздыхаю я, – всю правду и ничего кроме правды! – Это самый лучший совет, который я могу вам дать.
И кладу трубку.
На полосе приступают к прохождению. С мещаночкой, надеюсь, все обойдется. Но настоящая поджигательница должна уметь проявить стоицизм, когда надо. В конечном счете, она расстанется со своей девственностью во второй раз, что дано далеко не всем! С праздником, мадам!
Я не жду завершения спектакля.
– Расскажете потом, – говорю своим людям. – Это может затянуться; в исключительных случаях Берю проводит утро и вечер в одном и том же сеансе.



Комментариев нет :