– На месте отсутствует, трубка снята. Шесть раз я вас
вызывал, комиссар! – кричит Багроволицый (как закатное солнце перед ненастьем).
– Где вы были?
Я протягиваю документ, врученный мне президентом.
– В Елисейском дворце, – говорю.
И добавляю:
– Читайте!
Он вникает, и помидорная бледность сменяет на лице
баклажанную насыщенность.
– Что это значит?
– Премьер всех французов больше не умеет ясно
выражаться, и вы просите меня толковать его тексты? – парирую я.
Он начинает обтекать.
– Я этого не говорил, комиссар, я только…
– Довожу до вашего сведения, что я принял несколько
решений, касающихся личного состава: офицеры полиции Пино, Люретт, Матиас и
Лефанже отстраняются от текущих дел на неопределенное время. Вместе с тем
Александр-Бенуа Берюрье снова принимается на службу в полицию и сразу после этого
тоже отстраняется от дел.
Я хмурю бровь:
– Вы записали, Альберт? Запишите немедленно! Кроме
того, составьте мне полную диспозицию помещений, которыми мы вот уже несколько
лет располагаем на Елисейских полях, и которые, как мне известно, служат
траходромом государственным чиновникам высокого ранга. Мы переносим наши пенаты
туда, так что подготовьте все необходимое.
И добавляю коварно:
– Президент, похоже, не очень высокого мнения о вас
после того, как чемоданчик сделал ноги; на вашем месте я бы прикрыл газ,
поскольку достаточно одной искры…
Вообще-то я не скот, просто меня ужасают апатичные
сангвиники, считающие себя бледными и элегантными.
*
* *
Первый раз за всю свою карьеру я веду себя подобным
образом. В то время как над нами нависла совсем близкая опасность, я, вместо
того чтобы немедленно и всецело заняться расследованием, начинаю с создания
специальной бригады. Это немного походит на то, как если бы, увидев тонущего, я
скорее принялся учиться плавать, чем крикнул: «На помощь!»
Но делают, что могут.
И, как говаривал знаменитый пукоман, оторвавший себе
первую премию в Консерватории по классу ударных и резонирующих: «Бывают дни,
когда сморкайся, не сморкайся, а все одно чувствуешь себя нехорошо».
Вечером этого удивительного дня, который я для своих
архивов озаглавил президентский денек, в районе восемнадцати часов дикая
бригада собирается впервые в помещениях бывшего Агентства, в которых разит
люксовым домом свиданий.
Итак, в конференц-зале, еще усеянном деликатными
черными штанишками со шлюховской кружевной оторочкой и выдавленными тюбиками
из-под вазелина, находятся: Пино, Берю, Матиас (старая гвардия), Люретт и
Лефанже (из новой волны). Стоит, наверное, нанести на бумагу несколько
сантиметров письма по поводу Лефанже, о коем ты не знаешь не только всего, но
даже и остального… Он высокий, очень высокий, чересчур высокий, до смешного
высокий, голова похожа на ком взбитого геля, весь в мешках и припухлостях: под
глазами, на скулах, челюсти. Его взгляд напоминает мне взгляд больного
диплодока, которого я выхаживал, когда тот был маленьким, и который, выросши,
продолжал прибегать есть у меня из рук гигантские баобабы. Макушка у него
плешивая, зато все прочее инфернально брюнетное. Хобби Лефанже – ловля форели,
поэтому-то он постоянно наряжен, как иллюстрация из Французского Охотника:
в непромокаемое тряпье зеленоватого цвета, многочисленные карманы которого
набиты мудреным материалом для мушек, блесен и прочих обманок… (у вас есть
обманка?). Он воняет рыбой, подстилочной кошмой, перенесшей грозу в автомобиле
с откинутым верхом, а также разложившимся опарышем, ибо практикует и ловлю на
наживку. Этот высокий балбес, воскрешающий в памяти некоего мсье Юло,
засунутого в Большую Конуру, помимо своих рыболовных задатков обладает в
профессиональном плане двумя способностями, заслуживающими внимания: он
наилучший и самый быстрый стрелок из всех тех, кому когда-либо вручали
удостоверение флика, и помимо того специалист искусной слежки.
На первый взгляд ты дашь ему сорок годков. На второй
раскошелишься на пятьдесят; на самом деле, ему двадцать пять.
Попадаются мужики, которые старше, чем они есть. Он из
тех, кто скорее молчун, Лефанже. Если он берет слово, то не для скетчей. У него
высоко посаженный голос, как у евнуха. Заметь, я никогда не водился с евнухами,
но позволяю себе их поминать.
И вот, названные господа расположились в полукруг
перед моим креслом шефа. У них мины завзятых конспираторов. Берю, ошалевший от
счастья, выражает свою радость оглушительной морзянкой: пук-рыг, рыг-рыг-пук.
Переполох на земле людей доброй воли, этот Берю!
– Ну, парни, – говорю я им, – наконец-то, мы собрались
в узком кругу, среди своих, чтобы создать нашу полицию в кустах. Это продлится,
сколько продлится, но мы точно рискуем не заскучать. Клянусь, позже, когда вы,
молодежь, станете рассказывать, что входили в состав моей команды, никому не
придет в голову перебивать или смотреть на вас, как на ветеранов войны.
К порывам, однако, надо относиться бережно. Ничто не
бьет тебя по носу сильнее, чем когда неожиданно прерывают взволнованный
разговор. На самой высокой ноте упоения, когда аудитория ставит свои винтовки в
козлы, и ты это чувствуешь, отплывая сам в обморочное источение, раздается
дверной звонок!
– Черт! Ну кто таскается сюда так поздно, Сестры
Майорана?
– Я схожу? – вопрошает Люретт.
– Нет, сиди!
И, злой как черт, я бросаюсь в прихожую.
На пышном коврике, как раз там, где написано:
«Вытирайте, пожалуйста, ноги», стоит дама.
Весьма недурная, в приличном наряде. Слегка
потрепанная годами, но, в сущности, еще вполне съедобная, так что было бы жаль
бросать до использования. Элегантная: костюм от Шанель, шелковое белье,
драгоценности от Картье, прическа от Кариты. В каштановых тонах, если ты
понимаешь. Макияж чрезвычайной утонченности. Короче, ты свободно можешь вести
ее в три звезды, и ни у кого не возникнет мысль, что ты гуляешь свою
секретаршу.
– Мэм? – спрашиваю я.
Она, похоже, во власти, знаешь чего? Озадаченности!
Да, захвачена врасплох!
Ее ошеломление настолько велико, настолько
беспредельно, что я, ни секунды не колеблясь, пишу, что она с приоткрытым ртом
стоит передо мной, как истукан посреди Великой степи.
– Но, я… Так сказать… Кто вы? – спрашивает она
наконец, чтобы как-то выбраться из совершенно тупиковой ситуации.
– Кто я? – говорю я в ответ. – Право же, мадам,
несмотря на все непроизвольное мое уважение к вам, позволю себе заметить, что
обычно это те, кому нанесли визит, задают подобного рода вопросы визитерам.
И тут снизу из-за поворота лестницы слышится голос:
– Прошу простить, что заставил вас ждать, моя сладкая
Виолетта. Я попал в пробку на…
Голос умолкает, поскольку его владелец, продолжая
подниматься, замечает меня. Он потрясен.
Я тоже!
Догадайтесь с тридцати раз!
Старик!
Точно: Ахилл собственной персоной. Прикинутый лучше,
чем Доминик Жаме; насыщенная седина принца де Голля, черный вязаный галстук; бледно-серая
рубашка, башмаки на заказ, патриотичная шляпа…
– Праведное небо! – восклицает он, как вчистую
разоренный; у него всегда в распоряжении множество выражений, устаревших, но
изысканных. – Праведное небо, это Сан-Антонио!
Он поспешает ко мне и принимается трясти мою руку,
словно пытаясь привести в действие дырявую помпу.
Когда начинают раскаляться уже наши лопатки, он
прекращает свои неистовые манипуляции. Расспрашивает меня. Я здесь, какими
ветрами? Я повествую вкратце. Он выносит оценку:
– Браво! Вы великолепно все устроили, мальчик мой!
Я воздерживаюсь от вопроса, что делает он в этом
месте, надеясь догадаться по ходу. Он приступает к представлениям.
– Комиссар Сан-Антонио, лучший полицейский Франции,
которого я сам выучил. Мадам Виолетта Икс.., вы мне простите, что я утаиваю
фамилию, мы или учтивы, или неучтивы.
Короче, он рассказывает, что сохранил ключ от этого
помещения, которое использует, чтобы «встречаться» с избранницами своего
сердца. Наше внезапное водворение нарушает его планы. Но полноте,
перенастраивается он. Мы ведь собрались в конференц-зале? Да, разумеется. В
таком случае маленькая служебная квартирка для отдыха свободна? Хорошо, он
воспользуется сегодня ею, поскольку уже нет времени перебираться в более
гостеприимные места.
– Пойдемте, моя нежная Виолетта. Нас ждет наша
идиллия.
Дама в нерешительности. При народе она не отправляется
плясать овернский бурре. Она нажимает на тормоза. Папаша замечает ей, что
«любовное гнездышко» звукоизолировано и дело они имеют с джентльменом.
Поддавшись убеждениям, она позволяет себя драйвовать,
и пара исчезает.
Я возвращаюсь к своим корсарам и рассказываю об этом
деликатном галантном эпизоде. Берю и Пино плачут от умиления, представляя, как
дорогой Ахилл прибыл копулировать в нескольких метрах от нас. Его Величество
рвется пожать ему лапу. Я его умеряю.
Любовь прежде всего, пусть насладится.
Ладно.
«Новенькие» находят, что мы, старослужащие, ведем себя
странно. Мы погружены в какую-то эйфорию, барахтаемся в нежности, которая им не
очень понятна.
Надо брать управление в руки.
Я восстанавливаю слегка пошатнувшееся самообладание,
чтобы приступить к делу.
Итак: чемоданчик.
История вопроса. Они внимательно слушают.
Но не успеваю я закончить изложение, как до нас
доносятся крики из прилегающей квартиры, которая менее звукоизолирована, чем
обещал Ахилл своей очаровательнице. Эта последняя беснуется, как
самокоронованный Бокасса. Меня всегда поражало, и я никогда не скрывал от тебя,
что именно мещаночки самые шумные в любви. Непременно объявить всему миру, что
они добрались до пика – мне никогда не понять этих прелестниц! Их, что кажутся
такими осмотрительными, стыдливыми, сдержанными в повседневной жизни. В
постели, когда они переходят к рукопашной, это такой ор! Тарас Бульба,
атакующий полчища ляхов! Визжащие фугаски Последней мировой со штурмовиков,
пикирующих на колонны эвакуирующегося населения. Туманные ревуны в гавани!
Уауууу!
Я нахожусь посреди фразы, когда Виолетта возвещает о
подступающем улете. Она вопит о том, что, литературно выражаясь, процесс движется
в правильном направлении, что да, да, так! Что еще! Что ах, подлый мерзавец!
Проткни меня насквозь, старый негодяй! Что еще быстрее, бордель дерьма! Вещи не
очень сочетающиеся с ее Шанелью за десять тысяч грошей! Слова, от которых ее
крокодиловая сумочка от Гермеса покрывается гусиной кожей.
Все переглядываются. Люретт и Лефанже краснеют, в
горле у них что-то квакает. Пино качает головой с лукавой улыбкой. Толстяк
облизывает свои шлепанцы.
– Похоже, он поддерживает форму, Гигант! – замечает
Его Величество. – Так что шпага, в годах или нет, всегда шпага. Когда он
достает свою рапиру, это Ролан в Ронсевале!
Виолетта преодолевает девятый вал пароксизмов.
Успокоенная, но признательная, она продолжает золотить герб Старика, однако уже
в терминах, более соответствующих ее социальному положению.
– Вы были ошеломительны, мой любимый, – что тебе
щебечет она. – О, мой благородный любовник, ваши подвиги приводят меня в
трепет! Вы гений любви. Вы Леонардо да Винчи объятий, сказочный плут!
Люретт смущенно прочищает глотку и спрашивает:
– Мы собрались, чтобы работать или присутствовать на
порнографических сеансах, комиссар?
Дверь открывается с грохотом, или с размаху, или
нараспашку (выбирай сам), избавляя меня от ответа. Возникает Ахилл, еще слегка
обалдевший, но уже одетый. Он застывает в проеме, тем временем на заднем плане
просматривается попа счастливой дамы, вот как я тебя вижу, только более
узнаваемо.
– Патрон! – восклицают Пинюш и Берю в один голос.
Это прекрасно, как Дебюсси в «Педерасте и Мелизанде». Напоминает
схватку в регби, поставленную мелодраматическим кружком. Протяжные всхлипы,
удушающие сдавливания, размашистое хлопанье. По свистку арбитра мяч снова
вводится в игру. Папаше представляются два моих новых рекрута. Он воротит нос
от их манеры одеваться. При его правлении инспектор в «классном прикиде» – это
уж дудки! Но его несет взволнованность, которая сильнее, которая и судит.
– Итак, мой преподобный Зубоскал, – говорит он,
обращаясь к Берюрье, – вы, кажется, были изгнаны прямо с моего поста, дорогой
коллега?
– Как непристойный, господин директор. Меня только что
включили обратно после того, как исключили. А вы, разрешите спросить, чем
занимаетесь с тех пор?
Старик пожимает плечами.
– Я? О, я, мой бедный Берюрье, я продолжаю нести свой
крест.
– Все гнутся под ним до самого дна, мой бедный дорогой
собрат, – вздыхает Величественный. – Чем дальше, тем больше трезвеют, времена
еще былее, чем были.
Ахилл захватывает по пути стул, поскольку собирается
говорить долго. Через дверь, оставшуюся открытой, видно его даму, занимающуюся
своими делами в костюме Евы. Заметив коллективный интерес, он указывает на нее
подбородком.
– Супруга очень занятого большого начальника, –
говорит он нам. – Более чем первой свежести, но с отменной техникой. Зрелая
шлюха всегда лучше неопытной девицы; понятно, чем занимаемся. Что поделываю я
помимо усмирения желез внутренней секреции? Мало что. Отойдя от руководства
полицией, я занимал несколько почетных должностей; я даже наделал шума, вступив
в КП; но мои друзья из Жокей-клуба плохо это восприняли, поэтому
пришлось выйти и записаться к Ле Пену. У парня есть будущее. Левые постоянно
рыхлят свой сад, остается лишь засеять, когда наступит сезон. Но чуть в стороне
от общественной деятельности – полный штиль. Я живу на ренту и нищенскую
пенсию, пожалованную мне президентом. Сан-Антонио, вы говорили, перед тем как я
начал за стеночкой обрабатывать свою кралю, что создали побочную команду?
– Со всеми полномочиями, патрон.
Папаша осматривает нас одного за другим.
– Антуан, мальчик мой, – бормочет он, – я вас всему
научил, вы помните? Вы были моим птенцом, учеником, гордостью моей карьеры. Так
что взвесьте хорошенько мои слова и подвергните суду совести свои, прежде чем
ответить…
Он делает глубокий вдох.
Затем тонким голосом, почти боязливо произносит:
– А не найдется ли маленького места для меня в вашей
команде, мой дорогой малыш?
Комментариев нет :
Отправить комментарий