Подняв воротник рубашки и съежившись от свежего ветра, стоял
я у самой кромки набегающих на пустынный песок океанских волн. И не
оглядываясь, знал, что остров – необитаем. Сцепив пальцы у горла, неотрывно
смотрел вслед уходящему пароходу, где на кормовой палубе, как на пьедестале,
еще вырисовывалась монументальная фигура Феклы Иосифовны, нашего трижды
председателя – домового комитета, совета пенсионеров и уличного общества содействия.
Господи, за что же? Мы ведь одной крови, и членские взносы у меня полностью
уплачены за месяц вперед! Но и Фекла Иосифовна, и наличный состав комитета,
совета и общества, сомкнувший строй за ее спиной, были неумолимы. Они и не
глядели на меня, их непримиримые лица плакатно застыли, обратившись в сторону
закатного солнца…
Проснулся я от жестяного дребезжания. Повернулся набок,
нащупал телефонную трубку:
– Да?
– Володя? Виктор Степанович. Поутру у вас будильник звонил,
а до сих пор тишина. Я и подумал – не проспите ли?
– Ой, спасибо, Виктор Степанович! Моя-то к родителям уехала,
а я вчера засиделся.
– Слышал-слышал. До трех часов что-то листали, да так
оживленно, не Бушкова ли?
– Нет, тексты последних обращений к нации. У нас в отделе
вакансия на среднего научного сотрудника открывается.
– Ну, это дело святое, готовьтесь.
Спешить мне в субботу вообще-то некуда – часы вчера
машинально завел. Но чего уж, встал, стряхнул еженощное наваждение, умылся и
прочее – это дело у нас для удобства совмещено. Пошел на кухню. В комнате
заглянул в холодильник, выполняющий, поскольку в три кухонных квадрата не влез,
попутно и роль телевизионной тумбочки. Пусто. А вот в хлебнице над
обеденно-письменным столом вызывающе шевелил гусарскими усами лакированный
таракан. И откуда ж ты, племя проворное, неистребимое? В полиэтиленовую крышечку
с размокшими хлебными крошками посыпал борной кислоты, добавил воды и просунул
обратно под раковину за мусорное ведро: налетай, мужики!
А себе что сготовим? Так, имеется горох. Обожаю гороховый
суп. Промыл, залил, поставил на плиту.
Пока закипает, спустился к почтовому ящику за «Местной
Вестью». На третьем этаже поздоровался с бабой Нюрой, целыми днями сидящей у
себя в прихожей перед открытой на площадку дверью.
– Проходи, не засти, –
ответила она.
Закрывая ящик, повернулся и привычно сообщил в направлении
дверной щели на первом этаже:
– Это я, теть Мань, из шестьдесят шестой, свою газету беру!
Не стоило так громко: добровольно исполняемые обязанности
изощрили ее слух до невероятной степени. От моего голоса на втором шарахнулась
назад в квартиру Муська, кошка Людвигии Захаровны, и та, закрыв проем грудью,
шептала, пока я поднимался, сквозь зубы:
– Бандюга!
Попытался было объяснить, что я вовсе не хотел напугать ее
Мусеньку, но она, сузив глаза, уже ничего не слышала:
– Садист!
Неловко получилось, хоть и не нарочно, а расстроил бедную
женщину: она ведь свою кошку больше родной дочери любит.
Дома развернул газету. В разделе: «Из зала суда» сообщалось
о взрослом человеке, до сего момента ошибочно уважаемом, который разом избил
шестнадцать старушек в своем дворе. Какое зверство! Откуда в людях столько
злобы? И как получилось, что соседи проглядели, заранее не выявили?
Задребезжал телефон. Я давно уже, чтобы никому не мешать,
вызвал мастера с АТС и попросил сделать звук потише. Пришедший парень как-то
странно посмотрел на меня, но перевернул аппарат, подкрутил, и звон совсем
исчез, остался глухой треск.
Звонила – по голосу догадался – баба Нюра.
– Милай, – кричала она, – тут с кухни запах тянет. У тебя
что ль горох варится?
– У меня.
– Не слышу.
– У ме-ня! – проскандировал.
– Опять не слышу. Ну так если у тебя – выключай: он уже
разваривается. Да и посоли, посоли покруче, уж больно пресный он у тебя.
– Спасибо, баб Нюр!
– А?
Положил трубку: зачем мучить старую женщину – все равно не
услышит.
Суп вышел отменным. Налил полную тарелку и принялся хлебать,
скашивая глаза в газету.
«Проблемный материал» обещал к концу очередной эпохи сделать
ипотеку доступной даже тем, у кого нет своего жилья. Постойте, удивился. А
разве есть и такие? Хотя, вспоминаю, Фекла Иосифовна рассказывала на митинге,
посвященном открытию недели весенних субботников: имела место во времена ее
длинной молодости названная проблема. И уже было решили ее, наш дом потому и
возник. Да вот только ликвидация коммунального быта повлекла за собой не
учтенные тогдашним волюнтаризмом отрицательные последствия: рождаемость вышла
из-под общественного контроля. Ясно – начался неуправляемый процесс. Разгул
стихии и анархии неизбежно должен был привести к этому.
Порадовался своей подкованности – штудии последних десяти
дней недаром прошли. Конкурс так конкурс, по всей строгости.
И все же в истории с этим вопросом остается какая-то
загадочность. Если у них нет жилья, то где они, в таком случае, спят? На улицах
– не видел. На скамейках лишь те, что за магазином притомились – их только за
руки за ноги можно поднять. На вокзалах? Но туда охрана, у кого нет билета, не
пускает. Странно. Надо будет у нашего председателя проконсультироваться, вдруг
кто спросит, а я и в луже.
Звонок в дверь. На площадке – легка на помине – сама Фекла
Иосифовна. Но поделиться своими сомнениями не успел. Не входя в квартиру, она
сообщила официальным тоном:
– У вас тараканы из-под двери выбегают.
– Я их травлю постоянно, – отвечаю, – вот они и бегут.
– Вы травите у себя, а бегут они к другим жильцам. Особенно
к тем, кто, по состоянию здоровья или другим причинам, не может вести с ними
борьбу.
– Так что же делать, Фекла Иосифовна?
– Не выпускайте, убивайте на месте.
– Но как? – теряюсь, – за каждым с тапочком гоняться?
– Не знаю. Делайте, как хотите, а у нас всех и своих
достаточно.
Непреклонный наш председатель уходит. Да, забот у нее – не
позавидуешь. И днем, и ночью на посту. Однажды заметила, куда следует, что у
меня в квартире что-то гудит круглосуточно. Кому надо, приехали, долго изучали
аквариумный микрокомпрессор. Потом один попросил инструкцию, сверившись с ней,
вскрыл, что-то подвинтил, вставил – с тех пор работает совершенно бесшумно.
Однако надо что-то делать с тараканами, Фекла Иосифовна
шутить не любит. Достал крышечку, выплеснул содержимое в раковину, тщательно
промыл. Подумав немного, налил в нее чистой воды и поставил на прежнее место.
А самому себе, захотелось вдруг – достал валерьянки. Пузырек
звякнул о край стакана, кап, кап, кап, – сколько их там полагается? Набулькал,
не считая, разбавил водой, выпил в три глотка и присел у окошка.
Хорошо стало на душе: спокойно, благостно. Окно на кухне
узенькое, в полформата, да и стол не пускает распахнуться, но свежий воздух
проходит. Сюда же и дворовый тополь, закрывший обзор, своей веткой тянется.
Когда ветер, он все в стекло стучит. Днем ничего, приятно даже, а ночью жена
пугается. Хотел сломить, да потом подумал, наверное, не положено, все-таки –
зеленое насаждение, сами же наши жильцы когда-то старались.
Входной звонок прервал размышления. Перед дверью стоял
незнакомый мужчина и, прикрываясь прозрачным пакетом с тремя бутылками,
радостно улыбался.
– Я тут посуду собрался сдать, может, и вашу захватить?
И, видя мое недоверие, добавил:
– Сосед я ваш, сверху, вчера въехал.
Посмотрел я в шкафу: из зимних ботинок торчали две штуки
из-под минеральной воды. Всунул их в его предусмотрительно распахнутое пакетное
нутро.
Такова добрая традиция нашего дома, сам не понимаешь, в чем
нуждаешься, а тебе уже помогают. Наш человек, сразу видно – вольется в
коллектив. До него там очень нервная женщина проживала. Пришла однажды и прямо
с порога завизжала: «Я беременная!» Я было перепугался, но выяснилось, что
просто у нас на кухне радио включено, а она его в последнее время не выносит.
Ну да переехала, и бог с ней!
Но нужно что-нибудь к обеду-ужину сообразить. Направился в
магазин, он у нас рядом, наискосок через двор. У подъезда кивнул бабушкам на
скамейке. Те, как по команде, замолчали и долго – чувствую – глядели в спину.
Чего это они сегодня? Наверное, из-за новой рубашки, сейчас гадать будут – на
что купил. А это теща подарила. Теща меня любит, регулярно импортные рубашки
присылает и даже вроде – жена вчера звонила – пригласила в гости, на будущий год,
можем, мол, вместе приехать.
В магазине прошелся вдоль отделов. Так: вермишели, сыру,
триста граммов «Домино» и пакет молока – на нем завтрашнее число, значит, еще
не успело прокиснуть. Встал в очередь к кассе. Добрался.
– Тридцать пять в молочный, – начинаю перечислять.
Кассирша смотрит на меня. Я жду, когда пробьет, чтобы
продолжить. Она смотрит. Наконец, не выдерживает:
– Деньги клади!
– А сколько класть? – лезу по карманам.
– На сколько берешь, столько и клади.
– Да я ж не знаю, сколько выйдет.
– Не знаешь – отойди, не мешайся.
И объявила, уже всей очереди:
– Не знают, что берут, а лезут.
Тетки в очереди закивали, заискивающе поддакивая. А бабка
Настя с соседнего подъезда нашего дома, выглядывающая из самого конца, льстивым
голосом подсказала кассирше:
– Ему отобьешь, а у него и денег не хватит.
Сознательная часть ее жизни прошла в деревне, где продавщица
сельпо всегда была, лицом даже более значительным, чем председатель колхоза.
Отдалился к окну, достал ручку и на обороте пустой
сигаретной пачки принялся подсчитывать: двадцать шесть плюс тридцать пять, плюс
тридцать два, плюс двести сыра, почем он там? Подошел к витрине: двести
шестьдесят. Получается… э… пятьдесят два, кажется. Сложил. На всякий случай,
вытащил пятисотенную – с допуском на погрешность и запасом.
Снова встал к кассе. Приблизился.
– Пятьдесят два – сыр…
– А его уже завесили?
– Нет, – говорю упавшим голосом.
– Сначала надо завесить. Там электронные весы, – снизошла
кассирша до объяснения, – а они точно не завесят.
Двинулся к отделу, на ходу соображая. Ага, понял наконец
извив торговой мысли. Взвесят-то они точно, но поскольку и стоимость заодно
покажут, то это надо использовать. Посему этапы покупки поменялись местами.
В отделе выяснилось – электронные весы только что сломались.
– А нельзя ли, – робко спрашиваю продавщицу, – на обычных
взвесить?
– Отчего же, – отвечает она вежливо, – пробивайте чек.
– А нельзя ли наоборот?
– Наоборот нельзя.
– Но… почему? – пытаюсь настаивать.
– Я завешу, а вдруг вы за ним не вернетесь?
И действительно, подумал я. У меня же гороховый суп еще
остался.
Вышел из магазина, у перекрестка купил сигарет в киоске,
закурил.
В фольклорной топонимике местечко это называется: «на
болоте». Наверное, когда-то было здесь таковое. Впрочем, комары и до наших дней
дожили.
Народ на улицах – как на встрече клуба: «Кому за сорок»,
причем, далеко за. И с таким же, пардон, половым соотношением: десять к одному.
Есть, конечно, мужички, не без этого, но их не сразу и заметишь. Те, что
помоложе, целый день на пустыре у голубятни сидят на принесенных стульях, а
подревнее – за магазином вокруг вкопанного столика, потягивая, в зависимости от
запаса бодрости, пивко или квасок, козла забивают.
Старый район, старческий. Молодежь давно, переженившись, разъехалась.
Изредка, по праздникам, завозит внуков своим родителям. Правда, не всем.
Как только на заре капитализма выяснилось, что, тогда еще
будущая, теща любит меня тем сильнее, чем больше между нами расстояния, папаша
мой крякнул, полез в ящик с ценными бумагами, нашел среди почетных грамот
сберкнижку. Полистал, почесал в лысеющем затылке, и мы с ним вдвоем провернули
дело на товарной станции. Не так страшно, как потомственной интеллигенции
представляется. Главное, покрепче его – мешок – за уши ухватить, затем проще:
вскидываешь на грудь, помогая коленом, и возлагаешь на папашину спину. Потом,
соответственно, наоборот. Через семь месяцев, по совокупности, хватило
перебраться из нашей коммуналки: мне сюда, а папаше на границу области, в
«полдома с ПМЖ».
Благодарности он не принял.
– Брось, – отмахнулся.
А перед отъездом, уже на вокзале, добавил:
– Жизнь от каждого из нас ждет поступка, и, знаешь, она
настойчивая – обычно дожидается. Копи силы, сынок, подойдет и твоя очередь.
Многое папаша за совместную жизнь наговорил, а вот эту
корявую фразу помню дословно.
Кажется, отдохнул. Напоследок позволяю себе широкий жест:
щелчком отправляю окурок в сторону урны,
и двигаюсь вглубь дворов.
Вот и наш дом, заповедное сердце района, чудо архитектурной
изворотливости. В трех подъездах на пяти этажах уместилось сто пятьдесят
квартир. Да, все однокомнатные, малогабаритные, в полтора окна, да, и на
толщине стен сэкономлено.
Супруге, конечно, не нравится, уговаривает уехать. Сам бы с
удовольствием. Однако куда? Все же – дом, родной. У некоторых вон и такого нет.
Поменяться? Кто же на это согласится? Разве что с очень хорошей доплатой. Опять
же где ее взять, когда шестой год – мнс, а существующего в нашем институте
принципа продвижения до сих пор не могу уяснить.
Соседи очень злобно смотрят? Они же не виноваты, что другого
выражения для лица у них не осталось. И я чувствую, как странно, чужеродно, мы
выглядим здесь. По мере возможности, стараюсь не выделяться. Не спорю, уступаю,
на замечания киваю, ношу однотонно серое. Со своим уставом не лезу, но пустые
консервные банки в окно не вышвыриваю.
Вот и сейчас обошел развешенное поперек дорожки белье,
свернул с тропинки, так как знаю – тетя Нина даже плеча не повернет, чтобы
разминуться, пропустил кошку – тоже чья-нибудь, у подъезда подождал, пока баба
Дуня в дверях поправит спустившийся чулок. В общем, до квартиры добрался без
происшествий.
Лениво похлебал супа. На одной ноге, с тапочком в руке,
кинулся за тараканом, но тот скрылся в мусорном ведре. Надо вынести.
Возле мусорного бака на песочнице сидел Василий – местный
сумасшедший, единственная опора своей престарелой матери. По вечерам он выходит
во двор сторожить – чужих отгоняет.
Увидев меня, вскочил, замахал, залопотал что-то пугающее.
– Василий, я свой, – говорю.
Но Вася уже нагнулся, шаря руками в темноте.
Забрасывая песком, гнался да самого подъезда. Старушки, еще
не разошедшиеся со скамейки, глядели неодобрительно: зачем, дескать, дразнишь
больного человека?
Черт, рубашка ведь новая, вот он и не признал. Надо было
показать сначала, чтоб запомнил. Жильцы так обычно и делают. Если что купят из
одежды, идут к нему. Вроде как похвастаться: гляди, Вася, чего мы достали, а
сами вертят со всех сторон, дабы привык.
Дома снял тещин подарок и зашвырнул под ванну. Посреди
комнаты пустил к лампочке срывающийся вой, но услышав настороженную тишину в
соседних квартирах, смолк.
Потушил свет. На цыпочках, нащупывая не скрипящие половицы,
пробрался к дивану, укрылся с головой и задышал в ма-а-аленькую щелку.
Согревшись, выглянул наружу. Сквозь крону тополя за окном
проглядывала полная луна – для обитателей дома ожидается беспокойная ночь.
Бесформенное пятно света перемещалось по обоям. Машинально начал обводить пальцем
его ускользающие контуры.
У соседей справа что-то зафыркало, захихикало, и низкий
голос Алексея поинтересовался:
– Ты чего?
– Да тут щекотно, – прыснула Валентина.
– А ну-ка подвинься, – потребовал Алексей у своей подруги и
ударил, очевидно, ногой в стену.
Вместе с пледом меня снесло на пол. Уткнувшись лбом в руку,
осторожно вздохнул в палас.
– Ежели куришь, зубы на ночь чисть! – громко, но, впрочем,
беззлобно сказала снизу глухая баба Нюра – нюх ее пока еще не подводит.
Уже ни о чем не думая, перевернулся на спину…
И снился мне необычный сон, будто назначен я высоким
повелением физруком и провожу во дворе зарядку. Василий сидит в песочнице с
гармошкой на коленях. Наши жильцы – впрочем, и соседей замечаю, ничего, всем
полезно – держат равнение. Похлопывая сложенной скакалкой по ноге, обхожу
шеренгу.
– Убрать животы!
Зашевелились тетки-бабушки.
– Баба Дуня, я не сказал – зад отставить, живот втяни!
Но куда такой живот денешь? Ерунда, утрясем.
– Нале-во!
С первого раза не получилось.
– Лицом к мусорному баку!
Уже лучше.
– Правое плечо вперед, шагом марш! Тетя Нина, ты куда в
гараж прешь?
Щелкаю скакалкой. Гляди, слушается – поворачивает.
– Фекла Иосифовна, а вы почему в стороне? Ничего-ничего, и
частное, и общее руководство я сам осуществлю. Немедленно в строй!
Пусть примером народ заражает.
– Василий, давай!
Замешкался что-то. Голубя изучает – не чужой ли?
– Товарищ кассирша, считайте шаги. Громко, и не пропуская!
Людвигия Захаровна, не отставать!
Кошка кошкой, а человеческое здоровье – национальное
достояние.
– По кругу р-р-рысью марш!
Вася, разобравшись, наконец, с голубем, растягивает меха и с
середины – «в утешенье живущим» – начинает «Беловежскую пущу».
– Пошли, родимыя, дольше проживете! Чтоб и потомкам вас
досталось.
Комментариев нет :
Отправить комментарий